– Великий Боже, – прошептал Ласситер.

Азетти кивнул и продолжил:

– В тринадцатом веке реликвии обладали большой притягательной силой. Церковь, владевшую знаменитой реликвией, посещали тысячи паломников, что приносило огромные деньги. Но потом, как вам известно, случилась Реформация, и большую часть реликвий сожгли.

– Сожгли, – повторил Ласситер. Это слово, произнесенное вслух, напомнило ему о цели визита в Монтекастелло. – Но каким образом Барези от реликвий перешел к медицине?

– О… Скорее всего он ощутил призвание. Ему стукнуло пятьдесят, когда он поступил в медицинский институт в Болонье. Акушерство и гинекология. – Азетти немного подумал и добавил: – Полагаю, там у него появился интерес к проблеме бесплодия. Окончив курс, он открыл клинику, чем немало всех удивил.

– Почему?

– Понимаете, этот предмет весьма деликатный и связан с сильными эмоциональными нагрузками, а Барези был нелюдимым и среди людей чувствовал себя неуютно. Теперь же ему приходилось постоянно просить женщин раздеться! Кроме того, он был католиком и весьма благочестивым. Одним словом, начали возникать конфликты.

– Но почему?

Азетти поднял глаза к потолку и ответил:

– Кардинал Ратцингер от лица Церкви провозгласил: «Церковь выступает против любой попытки вмешательства в процесс естественного зачатия».

– Вопрос контроля над рождаемостью?

– Не только! Церковь выступает против клиник искусственного оплодотворения не менее яростно, чем против заведений, где производятся аборты.

– Ни за что бы не подумал!

– Об этом говорилось вполне открыто и весьма подробно. Дети должны быть зачаты в акте соития естественным путем. Как контрацептивы вмешиваются в волю Господа, так и… – как это называется? – ах да, «репродуктивная технология мешает осуществлению воли Его». Практически все, что происходит в клинике искусственного оплодотворения, Церковью запрещено.

– Интересно. И все же…

– Барези думал, что имеет особое предназначение, – глядя в сторону, со вздохом произнес священник. – Кроме того, он не единственный, кто игнорировал мнение Ватикана по этим вопросам. Контроль над рождаемостью запрещен, но в Италии – стране почти полностью католической – семьи не очень большие, и численность населения стабильна. Однако поверьте мне, итальянцы как нация не практикуют целомудренного воздержания. – Азетти пожал плечами и, вновь наполнив бокал, спросил: – Так как же нам поступить с вашей супругой? Ей нужна консультация?

Ласситер бросил на Азетти недоуменный взгляд.

– Она тоже в пансионате? Я удивлен, что вы проделали столь долгий путь, предварительно не позвонив. Она, наверное, очень разочарована. Если вы хотите, чтобы я с ней поговорил…

– Нет, отец.

– Я – прекрасный слушатель, – прервал его Азетти.

– Боюсь, возникла некоторая путаница.

– Вот как?

– Я не женат.

Священник, казалось, смутился.

– В таком случае…

– Я здесь потому, что несколько лет назад к услугам клиники обращалась моя сестра.

– А! Вот как! Ваша сестра! И это было успешное путешествие?

– Да. У нее родился прекрасный мальчик.

Услышав столь приятную новость, Азетти улыбнулся и кивнул, но улыбка тотчас погасла, и он, помрачнев, спросил:

– В таком случае я не понимаю, почему вы здесь.

– Сестра умерла в ноябре.

– Примите мои соболезнования, – пробормотал священник. – А как же малыш? Полагаю, он со своим отцом или с вами?

– Отца не было, – покачал головой Ласситер. – Сестра растила ребенка одна, мальчик тоже умер. Их убили.

Азетти отвернулся. Немного помолчав, он спросил:

– И как это произошло?

– Кто-то убил их во сне, а затем сжег дом.

Азетти долго молчал. Он отрезал еще кусок хлеба, обмакнул его в вино и наконец спросил:

– Что привело вас сюда?

– Убийца был итальянцем. Не думаю, что сестра его знала. А затем…

Священник встал из-за стола и начал расхаживать по комнате. Создавалось впечатление, что на ум ему пришла весьма опасная мысль.

– Так вы сказали – мальчик? – прервал он Ласситера. Тот кивнул, не сводя глаз с Азетти. – Интересно.

– Что?

– Интересно, какой процедуре подверглась ваша сестра. Их было несколько. Впрочем, вы этого скорее всего не знаете.

– Я знаю, что был донор. Они называют это…

– Донорским ооцитом, – закончил Азетти так, словно речь шла о смертельной болезни.

Некоторое время он продолжал расхаживать, но потом остановился и, почесав в затылке, посмотрел на Ласситера.

– Но такие вещи случаются, – сказал он. – Кругом столько насилия. Особенно в США. Ваша сестра жила в большом городе. Сейчас ведь сложные времена.

– Вы совершенно правы, – кивнул Ласситер. – Насилия действительно очень много, но мои сестра и племянник оказались не единственными.

– Что вы хотите сказать?

– Другой мальчик был убит в Праге. Примерно в то же время и при аналогичных обстоятельствах. Еще один в Лондоне. В Канаде. Рио. И только Богу известно, где еще. И я здесь потому, что все они были зачаты в клинике Барези.

Священник рухнул на стул, уронил голову и закрыл глаза. Он долго молчал, и в наступившей тишине Ласситер услышал, что на улице начался дождь. Наконец Азетти тщательно сложил ладони, коснулся лбом пальцев и что-то пробормотал. Его лица почти не было видно, а подбородок опустился на грудь. Ласситер ничего не понял.

– Что? – спросил он.

– Такова воля Божья! – воскликнул священник. Твердо возложив ладони на стол, он посмотрел на Ласситера. У него были невидящие, уставленные в пустоту глаза. – А может быть, и нет! – выкрикнул он.

– Святой отец…

– Я ничем не могу вам помочь, – отворачиваясь, сказал Азетти.

– А по-моему, можете!

– Нет!

– Значит, вы обрекаете на смерть и других детей?

Глаза Азетти наполнились слезами.

– Вы не понимаете, – произнес он, глубоко вздохнув, чтобы взять себя в руки. – Тайна исповеди священна. То, что сказано, сокрыто вовеки. Или, во всяком случае, должно быть сокрыто вовеки.

– Что значит «должно быть»?

Священник лишь покачал головой.

– Так вы знаете, кто за этим стоит?

– Нет, – ответил Азетти, и Ласситер понял, что он не лжет. – Я не знаю. Даю вам слово. Но должен сказать, что каждый очередной этап жизни Барези подводил к тому, что вы разыскиваете. Его научные изыскания, религиозные увлечения, работа в клинике – все вело к одной цели.

Священник еще раз глубоко вздохнул и умолк.

– И это все?

– Все, что я вправе сказать.

– Что же, благодарю за содействие, – саркастически произнес Ласситер. – Я запомню ваши слова. И когда одна из матерей спросит меня, почему ее сыну перерезали горло, я скажу ей о вашем обете и что это – принципиальный вопрос. Уверен, она все поймет правильно.

Он схватил пальто и поднялся на ноги.

– Подождите, – прошептал священник. – Есть еще кое-что.

Прежде чем Ласситер успел открыть рот, Азетти скрылся в соседней комнате. Было слышно, как он роется в бумагах. Наконец послышался звук задвигаемого ящика, и священник вернулся.

– Вот. – Он сунул в руки американца письмо.

– Что это?

– Барези прислал мне его из больницы за несколько дней до смерти. Надеюсь, что здесь вы найдете ответ.

Ласситер посмотрел на три листка коричневой бумаги.

Где-то прямо над головой зазвонил колокол. Азетти взглянул на часы.

– До восьми я принимаю исповеди. Если вы вернетесь, я переведу вам это письмо.

– Не могли бы вы просто…

– Нет, не могу, – покачал головой Азетти. – Монтекастелло – маленький город, и моя паства уже выстроилась у исповедальни в очередь.

– Святой отец…

– Дело ждало тысячу лет и может подождать еще немного.

Ласситеру надо было подумать или, скорее, отключиться от мыслей. Священник пытался ему что-то сообщить, не нарушая тайны исповеди. Что-то о тех разных масках, которые носил Барези, и о том, как они в итоге слились в одну. Но в этом не было никакого смысла – Ласситер его просто не видел.