Пока Терезия и Огюст де Ламот пребывали в прекрасной стране влюбленных. Бордо трясло в революционной лихорадке. Жители вооружались пиками, ружьями и пистолетами, собирались группками и яростно и упоенно кричали: «Смерть тиранам!» Переименовывались улицы, выкидывались из музеев произведения искусства, поджигались храмы, откалывались головы у старинных статуй… Озверевший от революционного пыла народ с удовольствием вешал чиновников, выкапывал из старых могил трупы аристократов, чтобы иметь удовольствие плюнуть им в лицо… Самые отчаянные мочились на церкви… и все это называлось «подготовкой величия Новой Франции».

Жительницы Бордо, как и все француженки, были заражены вирусом политики.

Орельен Виви свидетельствует: «Жены бросали свой семейный очаг, детей и домашние дела, собирались в общественных местах, и самые смелые выступали перед изумленной толпой, рассуждая обо всех животрепещущих проблемах с развязностью, изумлявшей слушателей. Это было смешное и одновременно жалкое зрелище».

Вскоре прелестные бордолезки основали клуб «Подруги конституции». Они вооружались пиками и ружьями и, маршируя на площадях, яростно скандировали:

— Смерть ядовитым паразитам!..

Это странное оскорбление адресовалось непокорным священникам, раздражавшим буйных сторонниц жиронды. Некоторые гражданки предлагали более чем странные способы ликвидации антиконстнтушюнных священников.

— Я хотела бы, — говорила, например, гражданка Ле, обычная дешевая проститутка, — чтобы государство приказало погрузить всех попов на корабли и продало бы их королю Марокко…

Боюсь, король попал бы в весьма затруднительное положение…

Внезапно в июне 1793 года пылкие патриотки узнали поразившую их новость: в Париже арестованы все депутаты-жирондисты…

Это сообщение взволновало общественное мнение Бордо, революционеры немедленно выступили против Робеспьера. Размахивая пиками, еще вчера предназначавшимися аристократам, они объявили о намерении созвать новый Конвент в Бурже и выступить против парижской диктатуры.

К выступлению Бордо немедленно присоединились другие департаменты, полные решимости остановить революцию и «раздавить» Париж.

Старинное соперничество, всегда существовавшее между провинцией и столицей, породило новое движение, названное «федерализмом». Две трети Франции выступили против Конвента. Крестьяне Севенны, следом за Вандеей, подняли белый флаг. В Бордо не выполнялся ни один закон, принятый Конвентом в Париже. В Каене, Лионе и Марселе вновь появились королевские лилии. Казалось, дело революции терпит крах.

Робеспьер и его друзья по-настоящему испугались, и разослали в восставшие города комиссаров с самыми широкими полномочиями.

В Бордо прибыл самый кровожадный, самый грубый и бесстыдный из всех.

Звали его Жан-Ламбер Тальен.

Этот бывший типографский рабочий прославился такой жестокостью во время сентябрьской резни, что восхищенный и благодарный Конвент назначил его в Комитет общественной безопасности, несмотря на молодость, — Тальену было в этот момент всего двадцать шесть лет.

Именно в этом качестве он и должен был усмирять бордоских сторонников жиронды.

Он был весьма слабым оратором — за бесцветные речи его прозвали «краном с тепленькой водичкой», поэтому даже не пытался убедить горожан словами. Приехав, он немедленно приказал установить на Национальной площади гильотину и приговорил к смерти столько подозрительных граждан, что три дня спустя выбившийся из сил палач запросил пощады…

Жители Бордо в ужасе попрятались по домам. Чтобы заставить их выйти, Тальен решил поджечь часть города. К счастью, Брюн помешал ему осуществить сей кощунственный план.

Тогда комиссар Конвента приказал день и ночь вести обыски, арестовывать всех подозрительных, и, как свидетельствует мемуарист, «головы падали с плеч, как яблоки под осенним ветром»…

Равнодушный к горю, мужеству и великодушию друзей или родственников своих жертв, Тальен велел 25 октября расклеить по стенам домов следующий плакат-приказ:

«Гражданки или любые другие французы, пришедшие просить за заключенных, будут задерживаться как подозрительные или враги революции».

Несмотря на это предупреждение, 13 ноября, в тот момент, когда весь город дрожал от страха, Наблюдательный комитет получил прошение, в котором кто-то ходатайствовал за вдову де Буайе-Фонфреда, жирондиста, казненного в Париже 31 октября. Тальен и его помощники пришли в изумление. Кто же осмелился бросить им вызов в разгар террора?

— Это женщина, — сказал Шодрон-Руссо, второй комиссар.

— Как ее имя? — спросил Тальен.

— Это некая гражданка Кабаррус.

Именно Терезия, с беспечностью своих двадцати лет и привычной дерзостью, вступилась за подругу.

Тальен, как истинный бабник, хорошо знал легкомысленную репутацию бывшей маркизы. Он немедленно вызвал ее к себе.

Два часа спустя слегка встревоженная Терезия явилась в Наблюдательный комитет. Войдя в кабинет человека, наводившего ужас на весь город, она не смогла сдержать возглас удивления. Тальен, тоже узнавший молодую женщину, улыбнулся.

— Мне кажется, мы уже встречались однажды, — сказал он.

— Да, вы правы, — ответила внезапно успокоившаяся Терезия.

Комиссар вполне откровенно продемонстрировал ей свои намерения, и Терезия, никогда не упускавшая случая, не стала сопротивляться. Первое свидание закончилось к обоюдному удовольствию.

После этого свидания, во время которого «крану с тепленькой водичкой» не пришлось упражняться в красноречии, Терезия вернулась домой совершенно удовлетворенная. Тальен пообещал снять печати с дома госпожи де Буайе-Фонфред.

Восхищенный знакомством с такой красивой женщиной, Тальен на следующий день встретился с Терезией в другом, более удобном, чем кабинет комиссара Конвента, месте. Отныне он каждый вечер приходил к молодой женщине, чтобы хоть ненадолго забыть в ее обществе о Робеспьере, Конвенте, гильотине и даже единой и неделимой республике…

Увы, как справедливо свидетельствует народная мудрость, счастье всегда вызывает чужую зависть. В один прекрасный день кто-то написал донос в Комитет общественного спасения:

«Сообщаем вам, что некий Тальен, представитель народа, состоит в интимной связи с гражданкой Кабаррус, разведенной женой бывшего аристократа Фонтенеля, который имеет такое влияние на нее, что она защищает его сословие, аристократов и грабителей-финансистов. Если эта женщина будет находиться рядом с гражданином Тальеном, народное представительство будет дискредитировано и потеряет всякое доверие населения».

Знал ли Тальен об этом разоблачении? Бесспорно, ведь у него тоже были шпионы в Париже. Боясь быть отозванным, он теперь тщательно скрывал свою связь, чтобы добрые обыватели думали, будто любовники расстались.

Внезапно ситуация резко осложнилась. Декабрьским вечером Терезию задержали на улице жандармы, потребовав у нее карточку, удостоверяющую благонадежность, которую должен был иметь любой истинный патриот. У молодой женщины не было этой драгоценной бумажки, ее препроводили в форт и посадили в камеру.

На этот раз Тальен должен был публично заявить о своих чувствах…

Оказавшись в темнице, куда ее довольно грубо упрятали агенты Наблюдательного комитета, Терезия написала письмо любовнику.

Охранник, которому она доверила послание, был так поражен красотой узницы, что пообещал немедленно передать его комиссару Конвента.

Час спустя Тальен уже читал письмо в своем кабинете.

Раздраженный и боящийся скандала республиканец разыграл комедию, которая, однако, никого не обманула.

— Я не знаю, чего хочет от меня эта женщина, — заявил он своим коллегам, показывая им Письмо, — но считаю необходимым увидеться с ней.

Он надел длинный редингот из голубого сукна, шляпу с высоким султаном военного образца, перепоясался трехцветным шарфом, пристегнул к поясу саблю и в сопровождении двух жандармов отправился в крепость.

В форте его проводили в камеру Терезии.