— Сначала обед… — начал пионерский дарга.

— Какой обед? — всплеснула руками Людмила Ивановна.

— Сколько можно есть? — сказала Светка. Они только-только отдышались от завтрака.

— Тогда, — вздохнул начальник лагеря, — сначала лагерь, потом концерт, потом кумыс.

Василий Григорьевич ходил среди юрт, смотрел, как аккуратно застелены койки, как опрятно белеют столы, как много на них книг. Впору было действительно поверить, что это работа джиннов…

Иногда он останавливался у края сопки полюбоваться волнистыми гобийскими далями.

И, как это ни странно, ему казалось, что за ним всё время кто-то, усмехаясь, подсматривает.

Он озирался по сторонам, но все вокруг занимались своим делом: Людмила Ивановна обходила линейку, Вике и Светке новые подружки показывали свои вышивки на гутулах, мальчишки с упоением натягивали монгольские луки.

Только однажды, когда он стоял у фонтана, рядом вроде бы промелькнуло знакомое лнцо. Но он отмахнулся от этой мысли: знакомые в Гоби? Чушь!

Между тем горн протрубил сбор, и две девочки, кланяясь, пригласили гостей в огромную голубую юрту.

По стенам её в клубах пыли летели расписные кони, мчались верблюдицы, а за спинами юных всадников, как алые крылья, трепетали концы пионерских галстуков…

В прохладной полутьме кругом сидели ребята. Будто поплавки, нетерпеливо поднимались и опускались их головы.

И только в самом центре свободная скамейка ждала гостей.

Ребята шумели, подталкивали друг друга, кого-то высматривали, и Церендорж сказал:

— Спорят, кто начнёт программу.

Но вот в круг вошли девочка и мальчик и, взявшись за руки, стали читать стихи про Монголию и Советский Союз. Им громко зааплодировали. Церендорж начал переводить, но Светка сказала:

— Зачем? Всё понятно!

— Ну и хорошо! — улыбнулся он и зааплодировал ещё сильней.

Потом все хлопали быстрым акробатам.

За ними — нарядным танцорам с луками.

И вдруг, расставив руки, как снижающаяся птица, на сцену выбежал невысокий лобастый мальчишка. Он сделал круг, хлопнул себя ладонью в грудь, и зрители восторженно закричали.

Начальник лагеря объявил:

— Выступает Калыртэн.

Мальчишка лукаво посмотрел в сторону делегации, подмигнул. Василий Григорьевич привстал со скамьи. Он готов был дать голову на отсечение, что это лицо ему знакомо. Конечно, знакомо.

Он подтолкнул Церендоржа, но тот прошептал: «Тс-с-с!» — и, сложив на животе пальцы, притих в предвкушении удовольствия.

Калыртэн произнёс два каких-то слова — в юрте примолкли — и вдруг зарычал так, что члены делегации переглянулись, а в зале раздался визг восторга.

Он сделал шаг, махнул несуществующим хвостом. И всем стало ясно, что на прогулку вышел некто сильный и грозный.

Калыртэн разыгрывал басню о том, как грубый тиран обижает в округе всех, кто попадёт под руку — и больших и малых. Перед ним заискивают, его боятся, его умоляют. И вдруг кто-то маленький, скорее всего зайчишка, смелостью и умом одерживает над ним победу.

Руки мальчика то извивались и льстиво плыли навстречу властелину, то он превращался в волка — нет, скорее в тираннозавра! — и угрожающе заносил лапу, чтобы раздавить, смять, уничтожить!

И когда Калыртэн, уже маленький храбрец, вытер о шкуру поверженного врага ноги, вывернул её наизнанку и отшвырнул в сторону, ликованию ребят не было предела. Поделом врагу!

Это было необыкновенно! Перед глазами прошло, промелькнуло столько лиц, столько зверей. Целая драма! И всё это был один маленький Калыртэн!

Зрители требовали артиста на сцену. Василии Григорьевич твердил:

— Замечательно! Настоящий артист!

— И всё понятно… — сказала Светка.

— Та! Артист! — закивал Церендорж.

— У него, наверное, и родители артисты, — предположил Коля.

— Нет. У него нет родных. Папа бил шофёр — погиб. Случилась беда… Мама умерла. А вырастили его доприе люди и народная власть… Талант!

Василий Григорьевич и сам рос без отца и без матери. И его тоже вырастили добрые люди и народная власть. И может быть, ещё поэтому он хотел сказать маленькому артисту что-нибудь очень хорошее, но вдруг заметил, что Калыртэн лукаво смотрит в его сторону.

— Сейчас пудет сцена: «Калыртэн летит со слёта», — сказал Церендорж.

Теперь Василий Григорьевич вспомнил.

Но и вспоминать было незачем. Калыртэн всё показывал сам.

Вот он раскинул руки и словно полетел вверх. И показалось, что вместе с ним все стали набирать высоту. Вот пассажиры стали жевать конфеты и ронять головы на ладони: голова — налево, голова — направо. Вот тоненькая, как струйка воздуха, прошествовала по салону стюардесса. И тогда Калыртэн встал и на цыпочках пошёл к кабине пилота смотреть, как летит самолёт.

Руки его показывали, как широко раскинулись внизу пески, как переливались барханы и поднимались горы… Как в салоне все спали. И только один человек, на груди у которого были полоски, — Калыртэн показал на Василия Григорьевича, и все в юрте, посмотрев на него, засмеялись, — только он один смотрел Калыртэну вслед хитрым пришуренным глазом…

Да! Это был прекрасный импровизатор. Он на ходу создавал целый спектакль! Но ведь импровизировать нужно было честно! И Василий Григорьевич вдруг подмигнул артисту и схватился за живот. Калыртэн захихикал и закружился волчком на сцене! Будто пошёл на посадку.

Василий Григорьевич бросился в круг. Ему хотелось поблагодарить и обнять мальчишку. Но Калыртэн выскользнул и исчез. А Церендорж объявил, что сейчас будет выступать он — моряк и журналист Василий Алейников.

Этого Василий Григорьевич совершенно не ожидал. Но, посмотрев на ребят, вдруг понял, что должен им что-то сказать! И он рассказал, как встретил в Гаване девочку, которая с пулемётом на плечах прошла с Фиделем через всю Кубу; как играл в Индии с мальчишкой, который спас от акулы друга; и как подружился в Африке с мальчуганом, который каждый кусок хлеба делил на всех своих друзей.

Он видел, как смотрят на него Светка и Вика, как внимательно слушает Бата.

— А сегодня я видел маленького пастушка, который гнал такое стадо! А вместе с вами только что видел такого артиста! Многих я видел ребят во многих странах и всегда думал: как это хорошо, что на земле такие хорошие дети. И если вы будете делать друг для друга только хорошее, то какой прекрасной будет наша земля!

Светка вдруг встала и спросила:

— Можно я спою?

— Ещё бы! — воскликнул Церендорж. — Про ласточку?

Светка пела. И так хорошо ей было оттого, что все слышат про её прекрасную землю, и что смотрит на неё добрыми глазами Василий Григорьевич и понимает всё-всё, и ей снова захотелось спеть для него его любимую песенку Шопена. Она уже хотела сама объявить об этом, но и тут снова, как в первый раз, ей помешали! Людмила Ивановна, сделав страшное лицо, крикнула:

— Господи! Генка и Калыртэн дерутся!

И вся делегация, а за ней Церендорж, Бата и пионерский дарга бросились из юрты.