— Ребята! Нам предложили поездку по стране. Нужно же, наконец, решить, куда ехать!

— Сейчас решим! — крикнул Генка и, красный от натуги, соскочил со стула.

— Мы должны встретиться с пионерами. Куда поедем? — бодро спросила Людмила Ивановна. — В международный пионерский лагерь, в какой-нибудь город, в аил? — Она повернулась к Василию Григорьевичу: — Вы как считаете?

— Куда решите, — сказал Василий Григорьевич и улыбнулся: — Здесь наши дороги расходятся.

— Я думаю, — сказала она, — поедем в такое место, где можно будет…

— …построиться и приветствовать всех пионерской речёвкой! — крикнул Гена и посмотрел на Вику, а Коля с удивлением взглянул на него.

— Ну, и это не помешает! — Людмила Ивановна весело сверкнула очками. — А всё же? Может быть, по местам боевой славы? Как?

Коля пожал плечами и посмотрел на ребят. Его вопрошающая, улыбка выражала готовность сделать всё, что решат остальные.

— Только подальше! — сказал мечтательно Генка.

— Конечно! — согласилась Светка.

— А пока — заптракать и идти в музей! — объявил Церендорж и постучал по стёклышку часов.

— А вечером выступать как следует в театре, — продолжил Василий Григорьевич. — Конечно, там главные слушатели не жители Еревана, а монгольские ребята, — и он взглянул на Светку.

Она посмотрела на него огромными глазами и вдруг спросила:

— А ви там будете?

— Может быть! Посмотрим! Во всяком случае, до музея я с вами! — И Василий Григорьевич повернулся к Церендоржу. Да, его улыбка обещала сегодня что-то неожиданное…

Церендорж перекатывался с улицы на улицу так весело и легко, будто вёл впереди себя футбольный мяч. Волосы-иголочки угольками вспыхивали в алых лучах. Он покачивал головой и улыбался, радуясь тому, как наряден и праздничен его город. Зелёные холмы выдыхали свежесть и прохладу. Прохладой дышал утренний асфальт. На памятнике всаднику революции Сухэ-Батору играло солнце. Белые стены домов алели от лозунгов и плакатов, будто повязали пионерские галстуки.

Все улицы были полны смуглых лиц, чёрных косичек, белых рубах и красных галстуков. Настояшнй праздник! Пионерский надом!

А воздух! Вдохнёшь — и лети, скачи! Через горы, через любые пески. Делай какие хочешь чудеса!

За Церендоржем стучала острыми каблучками Людмила Ивановна. Её корона-коса была торжественно вскинута. Она вела по Улан-Батору целую делегацию!

Сзади с двумя монгольскими девочками в голубых халатах гимнастически точно ставила ногу Вика и раскачивала головой в такт песне.

Но вот у здания с высокими колоннами, выкатив каменные глаза и надув шёки, встали гранитные львы. Церендорж придержал шаг, а догадливый Генка крикнул: «Прибыли!», взбежал по ступенькам, но, потянув к себе дверь, удивлённо оглянулся:

— Закрыто!

— Точно! — подёргав массивную ручку, озадаченно сказал Коля. Выражение весёлого недоумения вообще то и дело появлялось у него на лице, словно он удивлялся всему на свете. А его добрые глаза были широко открыты и, поблёскивая, замирали, будто перед ним облачком повисла какая-то загадка. — Закрыто!

— Не может пить! — в тон ему произнёс Церендорж и тоже подёргал ручку. — Ну ничего! — Он повернулся на каблуках и исчез за домом.

Через минуту-другую дверь тяжело открылась, и высокая темноволосая женщина приветливо пригласила гостей. А за ней показалась знакомая всем улыбка, и Церендорж простодушно обьяснил:

— Псего три полшебных слова — и псё в порядке. Псё!

— Какие ещё волшебные слова? — спросила Светка.

Церендорж торжественно подтянулся и произнёс слова так, что они, выпорхнув, словно повисли на миг, как огни салюта:

— Пришли советские пионеры.

Музейная прохладная тишина сразу заиграла эхом. Будто в разных углах включили десяток охающих, вскрикивающих, шепчущих магнитофонов.

Из-за поднятых штор вырвались и понеслись по залам лучи яркого, степного света. Они наполнили небом и облаками стёкла, стены, воздух. И большую картину, на которой перед ребятами вдруг возник Владимир Ильич Ленин.

Он улыбался, но был сосредоточен и беседовал с молодым вождём революционных бедняков-аратов Сухэ-Батором, который и одет был, как араты, в яркий халат, застёгнутый слева направо, коротко острижен и горячо смугл от степного зноя.

От лучей, наполнивших зал, казалось, что и там, в комнате у Ленина, по-сегодняшнему солнечно и тепло.

На минуту ребята притихли.

Вдруг кто-то шепнул:

— Смотри! Пулемёт!..

И все вскинулись, зашумели. И Коля, широко открыв глаза, вскрикнул:

— Вот это да!..

Под стёклами мерцали старой сталью клинки, с которыми когда-то конники Сухэ-Батора летели на врагов революции, чернели гранёные лимонки. А на бархате лежал маузер красного командира, при одном имени которого жирные ламы в старой Урге дрожали от страха…

Василий Григорьевич потянулся за своей видавшей виды авторучкой: журналисту, который хотел написать о строительстве новой жизни, здесь было что взять на заметку.

Генка уже старался привести в действие ствол самодельной партизанской пушки, которая ахала картечью по бандам самого Унгерна, но вовремя приметил одним глазом Людмилу Ивановну, укоризненно качавшую головой: «Ай-я-яй!», а другим — Светку, которая в соседнем зале, хлопая громадными ресницами, показывала на стену: «Вах!»

Там, пуча глаза, висели страшные маски. Они обнажали окровавленные зубы, высовывали багровые языки. У одной вокруг головы белели человечьи черепа, у другой во лбу сверкали красные камни…

Церендорж подошёл к Светке на цыпочках и, улыбаясь, спросил:

— Нрапится?

— Что ето? — Она передернула плечами.

— Духи! — с усмешкой сказал он.

— Какие?

— Разные! Злые, — Церендорж показал на маску в черепах. — И допрые, — он мягко кивнул на соседнюю.

— Ха! А почему добрый дух такой сердитый и показывает язык?

— Сердится на злого! — сказал Церендорж. — Когда-то все монголы просили у него помощи.

— Зачем? — удивилась Светка.

— Чтобы повеял прохладный ветер, если злые духи сделают жару. Чтобы он принёс дождь, если злые пошлют засуху. Чтобы он дал хорошему человеку хорошего коня и верблюда…

И вдруг Церендорж шутливо вскинул три пальца, будто бросил шепотку чего-то высоко в небо и подул вслед.

«Пх! Сказки!» — подумала Светка и хотела спросить, что это он делает. Но тут из соседнего зала послышался испуганный Генкин крик. Ребята переглянулись, а Людмила Ивановна приложила к губам палец: «Тс-с-с!» Но, подойдя к двери, подалась вперёд и вскрикнула:

— Не может быть!

Вся делегация бросилась в соседний зал. И, едва переступив порог, Василий Григорьевич словно врос в пол всей своей крепкой фигурой. Нет, предчувствие еще никогда не обманывало его.

На задних лапах, раскрыв гигантскую пасть, перед ним стояло допотопное чудище невообразимых размеров!