— Ты чего улыбаешься? Не веришь? — Генка вдруг повернулся к Коле.

Но Коля смотрел на дорогу и улыбался чему-то своему: его мысли-облачка бежали вперёд и, кажется, впрягались в одну тележку. Сначала он думал о динозаврах, но потом вспомнил о дороге Чингиза. А тут ещё — на тебе! — прямо на пути и орудия, и рисунок первобытного человека! Облачка сбегались в хороший доклад на заседании исторического кружка.

Правда, рядом с этими облачками его всё время сопровождало ещё одно — генерал Давыдов. И как получится с ним, Коля ещё не знал.

Василий Григорьевич, взглянув на него, сказал:

— Думаешь^?

— Ага, — кивнул Коля. И, смущаясь, не улыбнутся ли наивности его рассуждений, сказал: — Интересно! Пока не думаешь, не вспоминаешь историю, едешь вроде бы сам по себе, какой есть, совсем маленький. А подумал, вспомнил — и словно вырос, стал на тысячу лет старше! — Коля улыбнулся, хотя глаза его остались удивлёнными, глубокими. — Вот мне четырнадцать, а подумал, вспомнил историю, и тысяча лет прибавилась. Четырнадцать плюс тысяча — тысяча четырнадцать!

— Ты смотри, как говорит! — поразился Василий Григорьевич.

А Церендорж усмехнулся:

— Так, шутя, и делаются великие выводы.

— В этом-то и дело. — Василий Григорьевич хотел что-то объяснить, но его перебила Светка:

— Это значит, мне почти три тысячи лет?

— Почему же? — спросил Василий Григорьевич.

— Мне двенадцать и Еревану две тысячи семьсот пятьдесят!

— Сопсем старушка, — горько вздохнул Церендорж. И даже Бата захохотал.

— Вот что значит шевелить парусами! — Василий Григорьевич хлопнул Колю по колену. — Помнишь, как у Пушкина:

А Церендорж сказал:

— Вот что значит иметь хорошие паруса!

Коля улыбнулся. У него и раньше были и паруса, и облака, и коняшки. Только не было рядом хорошего ветерка! И он посмотрел на друзей.

Может быть, разговор о ветре и парусах потому и затеялся, что по равнине пробежал быстрый ветер, наполнил воздух лёгким молочным запахом, а вместе с ним навстречу опять поплыл протяжный шум, похожий на морской рокот.

Бата на секунду осадил «газик», как осаживают коня, и выглянул в окно:

— Море? — доверчиво спросила Светка.

— Море! — подмигнул Бата, снова пришпорил и вдруг запел по-русски: — «По морям, по волнам…»

Василий Григорьевич чуть слышно подтянул.

Скоро впереди он увидел волны. Они бежали навстречу, вспыхивали на солнце — чёрные, серые, коричневые. Шумело море, полное ржанья, всхрапывания, вскриков — и в сторону «газика» поворачивались тысячи лошадиных голов. Лоснились спины, сверкали нагулянные бока. По всей долине шли табуны, а по бокам на быстрых лошадках скакали люди в тёплых халатах, взмахивали нагайками. Подъезжая к «газику», они вскрикивали:

— О! Бата! Сайн байну!

А впереди уже показались домики, юрты, повозки. Из них выбегали люди и размахивали руками:

— Бата! Бата!

Бата круто повернул за угол невысокого длинного дома и стал у крыльца.

Возле лежавшего на земле верблюжонка сидели на корточках старик и маленькая, вся в косичках, девочка. Старик осматривал верблюжонку сбитую ногу, а девочка, успокаивая малыша, гладила его мягкие губы. Увидев Бату, она быстро поднялась и, широко раскрыв глаза, вскрикнула.

Старик рассмеялся:

— А, Бата! — Вымыл в ведёрке руки и опустил рукава. Он подошёл к сыну, посмотрел в лицо, похлопал по плечу: — Хорошо! — И стал здороваться с гостями.

— Сейчас станет расспрашивать, — улыбаясь, предупредил Бата.

— Как все старики, — сказала Людмила Ивановна.

А Церендорж улыбнулся:

— Обыкновенный старый камушек…

Старик скосил глаза в сторону девочки и моргнул. Бата тоже живо кивнул ей: «Здравствуй». И, обрадованная тем, что на неё обратили внимание, девочка, посмотрев ещё раз на Бату, сорвалась с места.

— Всё растёт, — сказал лукаво старик. — Спрашивает, где Бата.

— Племянница, — объяснил Бата. — Обещал, когда вырастет, взять на Хубсугул и подарить часы.

Приветливо кланяясь, несколько женщин пронесли в дом чан с кумысом, а девочка — дымящееся блюдо с пахучими поурсаками.

Старик похлопал Бату по полосатой спине, кивнул на дверь, и Бата сказал:

— Председатель приглашает.

Едва гости сели за стол, девочка стала быстро разливать в пиалы кумыс, вопросительно поглядывая на Бату. А старик спросил:

— Значит, едете?

— Едем. — сказал Коля.

— А куда?

— За динозаврами, — коротко ответил Генка.

— Как Ефремов? — сказал старик, покачав головой.

Мальчишки переглянулись. Василий Григорьевич, удивлённый не меньше других членов экспедиции, спросил:

— А вы, случайно, не видели Ефремова?

— Случайно, встречал, — сказал отец Баты. — Кто здесь не видел? Здесь вся земля видела Ефремова! Вся земля — Ефремова…

Мальчишки снова переглянулись. «Земля Ефремова»! Это звучало почти как «земля Санникова»!

— Немножко его видел, — сказал старик и, потянувшись через стол, взял старую алюминиевую флягу, постучал по ней. — Вот, — сказал он, — немного сидели у костра, немного пили.

— Так вы с Ефремовым ходили? В экспедицию? — спросил Коля.

— Немного. — улыбнулся отец Баты. — Дорогу показывал.

— К динозаврам?

Старик улыбнулся.

Несколько рук потянулись к фляге, будто на её чёрных боках можно было рассмотреть отблески давнего костра. А Светка, к общему удивлению, протянула:

— Вот это камушек, ничего себе «просто камушек»!

Церендорж усмехнулся и с гордостью сказал:

— Он Сухэ-Батора видел. И Унгерна в плен брал.

— Не может быть! — сказала Людмила Ивановна.

А Коля попросил:

— Так пусть расскажет, а?

— Расскажите, дарга, — попросил Церендорж. — Просят.

Но старик, усмехаясь, потёр седые брови и махнул рукой:

— Долго рассказывать! Всю жизнь! — Он посмотрел на Бату. — Я тогда совсем молодой был. Моложе Баты. Стада пас, охотился. — И весело повторил: — Совсем молодой! — И опять посмотрел на сына.

Маленькая племянница тоже посмотрела на Бату. Бата обнял её, потрепал косички, потом вдруг отстранился, окинул её взглядом, словно хотел сказать:

«Ты почему не растёшь? Такая маленькая! От пола — вот-вот, вершок. Куда же тебе на Хубсугул?»

Девочка быстро отодвинулась, сердито посмотрела на него, поджав губы, и хотела что-то ответить, но в это время старый дарга вздохнул:

— Да, давно это было. А как было… — Он задумался, будто вспоминал, какие бури и штормы его бросали, какие ветры вокруг шумели. — Как было, надо спросить её! — И он провёл рукой по сабле, которая висела на стене. — Унгерн знал, самурай знал…

За открытыми окошками и у дверей закивали — всюду стояли и сидели собравшиеся посмотреть на гостей и на Бату старики, толкались мальчишки. Курились из трубочек дымки. То и дело раздавалось ржание — мимо дома проезжали всадники и, улыбаясь, кивали в окошко.

— Лучше скажите, как ехали. Всё было хорошо?

— Хорошо! — сказал Церендорж, посмотрев на ребят. Потом уточнил: — Правда, немножко помешали злие духи! Один раз отвязали козу, второй раз устроили маленькое землетрясение… Кое-что было.

— Да… Со злыми духами надо быть осторожными. Ну их! Лучше будем кушать и пить кумыс. — И председатель протянул Людмиле Ивановне большую пиалу, по серебряному ободку которой важно ступали красивые верблюды. — Ну, будем пить! — сказал председатель. — А злые духи — фу! — И он махнул на окно, за которым что-то звякнуло.

Светка оглянулась — она сидела как раз у окна. И от неожиданности едва не выронила пиалу. Над ней нависала громадная верблюжья голова и шевелила толстыми мохнатыми губами, будто говорила: «А вот мы сейчас попробуем…»