Тейр кивнул, ухватил свой молот и припустил через двор, махнув монахам, чтобы они следовали за ним. В замок они вошли через боковую дверь.

Монреале осторожно подошел к голове Вителли, подобрал ее и приложил к перерубленной шее. Потом опустился на колени, совершил обряд, побрызгав на труп из одного флакона, и склонил голову в молитве. Человечек внутри дождевого человека забился в конвульсиях и затих.

Когда Монреале поднялся с колен, мастер Бенефорте заметил:

– Мне понравилась эта твоя коротенькая проповедь о свободе воли. Но ведь мне всегда нравились твои проповеди, Монреале. Случалось, они на полдня возвращали меня на стезю добродетели.

– В таком случае жаль, что ты не слушал их чаще! – По губам аббата пробежала улыбка.

– И ты предупреждал нас, как смерть застигает человека врасплох, не готовым к ней. И я никак не был готов к этой странной полумере. – Он шагнул к Монреале, весь переливаясь, чтобы их не могли услышать охваченные благоговейным ужасом зрители, которые робко подходили все ближе. Он понизил голос до шелеста капель, сбегающих по ставням. – Благослови меня, отче, ибо я согрешил…

Монреале наклонил голову, и голос продолжал шелестеть, пока не появился Тейр с окостенелой, завернутой в реднину фигурой на носилках, которыми служила крышка от большого соснового ящика. Монреале благословил дождевое обличье, а потом повторил обряд над телом, от которого дух отлетел не совсем.

Фьяметта тихонечко приблизилась к дождевому человеку и спросила робко:

– Мы хорошо его отлили, батюшка? Вашего великого Персея?

– Велика дерзость для двух неучей… – начал он и вдруг оборвал свое обличение на полуслове и приподнял перед ней головной убор, точно лишь сейчас увидел ее по-настоящему, и чуть улыбнулся. – Сносно, сносно.

Только сносно?! Ну… да ведь это батюшка. А он добавил:

– Выходи за швейцарца, если хочешь. Он честный молодой олух и не предаст тебя. Лучшего ты с никакими деньгами не найдешь. Да, кстати о деньгах. Руберте полагается сто дукатов. Так обозначено в моем завещании. Оно у Лоренцетти, нотариуса. Прощай, веди себя хо… – Его радужная оболочка заколыхалась от бешеных прыжков черного человечка внутри. – И, Фьяметта, если уж ты не можешь вести себя хорошо, будь хотя бы осмотрительной! – Он обернулся к Монреале. – Отче, действие твоей проповеди на исходе.

Отошли нас скорее. Пока у меня еще остается воля удерживать его.

– С Богом, мой друг, – прошептал Монреале и осенил его последним крестным знамением.

Рассыпались дождевые капли. И не осталось ничего. Тейр умоляюще простер руки к Монреале:

– Отче! Вы не благословите Ури? Моего брата?

Монреале заморгал, словно приходя в себя.

– Ну конечно, юноша. – Он с трудом обернулся, еле сохраняя равновесие.

Тейр подхватил его под руку, и они вместе приблизились к статуе. Застыла она точно в той позе, которую получила при отливке, но в глазах еще сохранялась, тускнея, живая искорка. Каким ощущал он это металлическое тело? Тот же жар, который оживил его, не позволил обнять брата или поцеловать на прощание Фьяметту.

А она на коленях молилась ниспослать ей силы и в последний раз пробормотала «пиро!». Но только бронзовые губы стали вишнево-красными.

– Благослови меня, отче, ибо я согрешил, – прозвучал неживой голос будто дальние переливы флейты. – Хотя далеко не так, как мне хотелось бы.

Уголки рта Монреале дрогнули, но он прошептал:

– Не шути. Не трать понапрасну малое время, которое тебе осталось.

– Все мое малое время было истрачено понапрасну, отче, – вздохнул замирающий голос. Монреале согласно склонил голову:

– Это достаточно полная исповедь. Не отчаивайся, ибо это грех. Надейся, юноша.

– А мог ли я надеяться на покой? Я так устал…

– Ты будешь покоиться с совершеннейшим миром. – К тому мгновению, когда руки Монреале опустились, перед ними стояла всего лишь бронзовая статуя.

Но не совсем такая, как в первоначальной отливке, вдруг заметила Фьяметта. Безмятежное греческое лицо не возвратилось. В бронзе навеки запечатлелись собственные выразительные, далекие от безупречности черты Ури. В уголках губ даже пряталась веселая усмешка, совсем уж чуждая классическому оригиналу.

И с дрожью она убедилась, что изменилось и лицо Медузы. Темный Вителли обрел бессмертие, которого ждал своего рода.

Тейр поднес ладонь к лицу статуи. Хотя бронза перестала светиться, прикоснуться к ней пока еще было нельзя. Но даже если бы Тейр не побоялся обжечься, Ури там все равно уже не было. А дождь скоро остудит металл. Тейр запрокинул голову, чтобы холодные капли смешивались с горячими, ползущими по его щекам, чтобы никто из этих посторонних не стал свидетелем его горя. Ури больше не будет в их мире, они скоро забудут, что он жил и смеялся. «Но клянусь, я буду помнить».

Тейр смигнул влагу с глаз и увидел, что в разбитые ворота вбегают солдаты – монтефольские гвардейцы. Двое-трое удивленно указывали на статую, узнав черты своего покойного капитана, но тут же поспешили дальше. Фьяметта стояла под искрящимися дождевыми каплями, такая маленькая, измученная, насквозь промокшая. Выбившиеся из косы непокорные черные кудри прилипли к коже, словно потеряв упругость. Тейр был бы рад накинуть на нее плащ, но он и сам стоял полуголый в старом одеянии, прилипшем к бедрам. Он натянул его на плечи, дрожа отчасти от холода, отчасти от пережитого. Вокруг его босых ног разливалась лужа. Фьяметта повернула измученное лицо к Монреале:

– Как вы добрались сюда, отче? Когда вас унесли в монастырский лазарет во власти заклятия Вителли, вы были бледным и неподвижным, точно мертвец. Брат Марио не допустил меня к вам.

Монреале, раздвинув обутые в сандалии ступни, тяжело опирался на посох. Он отвел задумчивый взгляд от остывающей бронзы.

– Заклятие утратило власть надо мной вчера поздно вечером. Это ты сделал, Тейр?

– Я… может быть, отче. Я точно не знал, какое заклятие обезвредил, когда смахнул со стола символы, но Вителли это отвлекло. А я почти тут же выбрался из темницы вместе с телом брата.

– Вот как! – сказал Монреале. – Я очнулся, но мне было очень скверно, и целители продержали меня в постели до утра, а тогда мне прибавилось сил, чтобы поставить на своем. Но я только днем услышал, Фьяметта, что ты исчезла из монастыря, и никто не знал, как давно. Я послал моих птиц, но выяснил только, что Ферранте и Вителли нигде не видно, и что Тейр не висит на стене надвратной башни замка. С офицерами Сандрино мы решили, что должны напасть, как задумали накануне. Но я знал, что должен подобраться как можно ближе, прежде чем вновь схватиться с Вителли. Его силы явно необычайно окрепли. Мы приготовились к ночному штурму, чтобы темнота скрыла нашу малочисленность… – Он устало потер затылок. Глаза его сощурились и замерцали под воздействием воспоминаний об этих недавних часах.

– Мы сделали вылазку, когда стемнело, и схватка с осаждавшими задержала нас. В конце концов мы прорвались и направились к городу. Лошадей у нас было мало, и они требовались солдатам, но кто-то из братин увидел белого мерина, пасущегося среди наших овец. Наших уцелевших овец. Это одер, которого твой отец купил в Сеччино, Фьяметта? Его бесстыдно ограбили. Но… он, полагаю, все-таки помог мне сберечь силы. А когда мы приблизились к городским воротам, намереваясь вступить в отчаянный бой, с лозимонцами там уже разделалась толпа горожан. И вместо того, чтобы увлечь монтефольцев за собой к замку, мы последовали за ними. К этому времени я узнал, что ты, Фьяметта, ведешь какое-то магическое нападение, и я погнал мерина как мог, в великом страхе, что демонические силы Вителли стали достаточно мощными, чтобы возобладать над смертью. Как оно и оказалось. – Монреале скорбно вздохнул. – Правда, этот немощный старик вовсе не воображал себя равным противником этой черной силы.

– И все же вы поспешили сюда, – сказал Тейр.

– Отче, без вас мы бы погибли. То есть… – Фьяметта задумчиво сдвинула брови, – никто из нас в одиночку не мог противостоять Вителли. Батюшка мог удерживать Вителли, но не покончить с ним. Вы могли навсегда изгнать его из этого мира, по только если кто-то его удерживал. И мы никогда не ворвались бы сюда без Ури, а он не был бы сотворен без Тейра. Пусть сами по себе мы слабы, ею вместе оказались славным отрядом.