Лицо Гранта мгновенно изменилось: теперь на нем отражалась ярость.

— Так вы подслушивали!

Агнес всхлипнула.

— Так получилось. Я хотела убедиться, что это она… миссис Хатауэй. Хотела узнать, кто звонит, — она или кто-нибудь еще. И я услышала ваш разговор.

— Значит, такое случалось и прежде? И что же вы узнали в тот раз?

Агнес вскинула голову.

— Я услышала женский голос. «Мистер Хатауэй? Я хочу поговорить с мистером Хатауэем».

Марк Харлоу обернулся, сняв руки с клавиатуры.

— Ну как?

Сисели в короткой коричневой юбке и темно-красном джемпере с высоким воротником стояла у камина. В комнате было темно, горела только лампа на пианино. Сисели держалась в тени, ее кудрявые волосы разметались. У ее ног растянулся Брамбл, положив голову на передние лапы и отбросив задние в сторону, точно тюленьи ласты. Полакомившись на ужин кроликом, он спал глубоким мирным сном молодости.

В доме было тихо. Полковник и миссис Эбботт ушли на чай к единственным соседям, у которых полковник охотно бывал. Очевидно, сейчас он неторопливо играл с викарием в шахматы — оба обожали эту игру. Побывав в коттедже Мисс Винни, Фрэнк Эбботт и старший инспектор Лэм уехали и увезли с собой мисс Силвер. Вернувшись домой, Сисели застала на крыльце Марка. Устав от тайн, допросов и туманных выводов, Сисели неожиданно для себя обрадовалась гостю. Они выпили чаю, и теперь Марк рассказывал, что пишет музыку для нового ревю Лео Тэнфилда, и играл отрывки.

Очнувшись от раздумий, Сисели недоуменно спросила.

— Что?

— Дорогая, не так откровенно!

— Я не слушала.

Если Марк и рассердился, то не подал виду, только улыбнулся и спросил:

— А вы будете слушать, если я сыграю тот же отрывок еще раз?

— Буду.

И он заиграл снова — блистательное вступление, великолепное развитие темы, а потом — ритмичный, искрометный речитатив. Безукоризненное исполнение. Доиграв последний аккорд, он повторил свое: «Ну как?»

— Бойко, — отозвалась Сисели.

— Что вы хотите этим сказать, дорогая?

— Не называйте меня так.

Он вскинул брови.

— Даже наедине?

— Особенно когда мы наедине.

Марк разразился смехом.

— Стало быть, в присутствии сплетников это допустимо, а между нами — невозможно? А вы забавны.

— В присутствии посторонних мне нет дела до ваших манер, но это еще ничего не значит.

— Ничего?

— Да, Марк.

Он встал и подошел к ней. В его голосе зазвучали ленивые и насмешливые нотки.

— Слушайте, Сисели, долго это еще будет продолжаться?

— Что именно?

— Этот ваш брак. Почему вы не расторгнете его.

— Как будто это так просто!

— Люди разводятся каждый день.

Сисели промолчала.

— Так как же?

Склонив голосу набок, она ответила:

— Я не желаю говорить о своем браке. Это касается только меня, и больше никого.

— Вам же хуже! Чем упорнее вы храните молчание, тем сильнее страдаете. Цивилизованные люди говорят о подобных вещах вслух, а не превращают их в трагедии. Не знаю, почему вы с Грантом расстались, но факты налицо: вы живете в одном доме, он — в другом. Вы упорно молчите. Думаете, никто ничего не замечает? Если вы хотите помириться с ним, миритесь, и я снова буду вашим общим другом. Но если мириться вы не намерены, нет смысла продолжать эту игру. Откажитесь от нелепого фарса и дайте мне и себе еще один шанс.

Сисели вскинула брови. Ее тон стал ледяным.

— Это предложение?

— Сисели! Вы слишком суровы.

— Вы сами виноваты.

— Я просто спросил, почему вы не разводитесь.

— Хорошо, я объясню. Все очень просто: Грант не желает разводиться. А я сама не могу подать на развод, поскольку у меня нет никаких оснований. Через три года он имеет право развестись со мной, но и этого он не сделает. Вот и все.

Марк изумленно уставился на нее.

— Значит, выхода нет?

— Никакого, — Сисели закрыла тему своего замужества и продолжила: — По-моему, последние фразы резковаты. Лучше было бы играть их вот так, — она подошла к пианино и взяла несколько аккордов. — Или вот так… Да, так будет лучше.

Марк встал рядом с ней у клавиатуры.

— Не знаю… я хотел придать им резкость. Даже подчеркнул диссонансы. Сисели, неужели нам не на что рассчитывать?

— Да, не на что. И давайте прекратим этот разговор, пока я не потеряла терпение. Если вам нравятся диссонансы — ваше дело, но, по-моему, вы ошибаетесь. Вещица слишком уж легкая, и заканчиваться она должна легко и гладко.

Можно совершить долгое путешествие, не сдвинувшись с места. Грант Хатауэй по-прежнему стоял у камина, сунув руку в карман брюк. Агнес Рипли не шевелилась. Она вцепилась в край стола, к которому прислонилась с твердым намерением добиться своего. Но уверенности в этом не было. Она была слишком взволнована и взбудоражена, чтобы замечать что-либо, кроме собственных ощущений. За краткое время отношения между ней и Грантом изменились до неузнаваемости. Они перестали быть хозяином и горничной, стали просто мужчиной и женщиной. Времена влюбленной женщины и мужчины, который не нуждается в ней, канули в Лету. Между ними возник тот антагонизм, который неизменно возникает в отношениях мужчины и женщины. Цивилизация слегка обуздала его правилами поведения, религия укротила, а поэзия — возвысила, но антагонизм этот был еще жив, с ним приходилось считаться, и его неистовая сила была готова сокрушить все препятствия.

И эти препятствия рухнули. Того, что выпалила Агнес, уже невозможно было вернуть. Забыв про стыд, она выкрикнула эти слова, доставившие ей болезненное наслаждение. Ей давно не терпелось избавиться от груза мыслей, тяготивших ее: «Вы убили их обеих, но я люблю вас. Мне нет дела до того, сколько людей вы убили — я все равно вас люблю». В ней говорила не любовь и не ярость. Неведомая сила воспользовалась ее устами, завладела ею. Агнес выслушала эти слова так, будто их произнес кто-то другой.

— Луиза Роджерз — вот как ее звали. Откуда я узнала? Наверное, этого не знает даже полиция. Но я могла бы сказать им — и еще многое добавить. Передать все, что я слышала. Все, что она говорила по телефону. Я могла бы сообщить, как вы дождались и впустили ее. Сказать, что она говорила вам — потому что я все слышала.

Грант не спускал с нее глаз. Он будничным тоном произнес:

— Вы сошли с ума.

Ответом ему был новый бурный поток слов.

— Да, да — я сошла с ума от любви к вам. С самого начала — но вы даже не замечали меня. Что в ней такого, если из-за нее все остальные стали безразличны вам? Смуглая худышка, почти дурнушка! Когда она ушла, я подумала: «Может, теперь-то он обратит на меня внимание?» Но этого не произошло!

— Агнес, вы действительно спятили.

На миг гнев в ней угас, пламя взметнулось и потухло. Голос Агнес сорвался.

— Я не прошу о многом — вы могли быть просто добрее ко мне. Почему бы и нет?

На лице Гранта отразилось недовольство, и гнев снова вспыхнул. Агнес обрушила на него ливень обвинений и угроз.

— А ведь от меня зависит, повесят вас или нет. Если я позвоню в полицию и все расскажу, вас повесят. Потому что вы убили Луизу Роджерз! И Мэри Стоукс, которая все знала! Вы убили их обеих! Вы убили, убили, убили их!

В приступе мгновенной ярости Грант выкрикнул:

— Да замолчите же, черт бы вас побрал! — и шагнул к Агнес. Она вздрогнула. Передумав, он метнулся к двери и широко распахнул ее. — Уходите немедленно! Утром вы должны покинуть этот дом.

Она выпрямилась, опустив онемевшие руки. Гневные слова иссякли. Она дала им волю, и они помогли ей добиться, но чего, она не знала. Слова кончились. Ее пронзил холод. В приливе гнева человек чувствует себя прекрасно, но гнев утихает вместе со словами. Агнес стало холодно. Грант смотрел на нее, как на уличную грязь. Мысленно она твердила: «Холодно… как холодно…» Холод и горечь овладели ею, как несколько минут назад овладела неистовая ярость.