Алексей переводил взгляд с вещи на вещь. Каждая несла на себе отпечаток Анны. Даже обои напоминали о жене. И забавный коврик с вытянутым улыбавшимся котом перед кроватью тоже. Он с тоской посмотрел на аккуратно заправленную постель — Ирина, жена брата, убрала все следы произошедшего.

Взгляд зацепился за лежавший на тумбочке возле кровати старый фотоальбом. Кажется, Иван с Аней рассматривали старые фотографии. Он слышал, как Анютка смеялась над чем-то…

Не сдержав вдруг вспыхнувшей секундной ревности, Алексей поднялся и, схватив альбом, опустился на кровать. Бездумно перебирая старые фотографии, он медленно перелистывал картонные страницы альбома. Перелистнув очередную страницу, он замер.

Фотография была ему знакома. Хорошо знакома. Девушка со шрамом, идущим от виска к щеке… Он видел эту фотографию, и видел не раз. Правда, она была увеличена и висела в рамочке на стене. На стене у старика, нашедшего его в тайге. У старого ведуна, умевшего видеть прошлое и будущее, умевшего разговаривать с волками и читать мысли. Старика, обладавшего даром лечить. Лечить…

Алексей вскочил и, ероша волосы, нервно заходил по комнате. Как он мог забыть о деде Михее, как? Боже, он все-таки идиот! Абсолютный, конченый идиот! Надо было сразу, едва вернувшись, хватать Анюту в охапку и тащить ее к деду Михею! А он, дебил, вместо этого искал хорошую работу, позволял Анюте гробить себя этими проклятыми ЭКО… И даже узнав о ее болезни, он ни разу не вспомнил о старике! А ведь старый колдун знал, что он вернется, знал! И ни словом не обмолвился о том, чтобы он привез к нему Анечку! А теперь, когда уже слишком поздно… А если нет? А что, если… ну а что он теряет, в конце-то концов?

Алексей словно раненый зверь заметался по комнате. А если Анюта не перенесет дорогу? Нет, надо сделать так, чтобы перенесла… Любой ценой доставить ее к деду Михею. А если и он не сможет помочь? А если сможет? А если Анечка не доедет? Нет, должна доехать… Не зря дед тогда вечером так странно говорил… А что он говорил-то? Черт, совсем все из головы вылетело! Нет, вот абсолютно точно: старик знал, что он вернется. Точно знал!

Промучившись полночи, утром Алексей рванул на работу. Дождавшись начальника, он как на духу выложил ему абсолютно все: и про болезнь жены, и про старого колдуна, живущего в тайге, и о том, что собирается сделать… Начальник, покачав головой, заявление на увольнение подписывать отказался. Вместо этого предложил Алексею написать заявление на неотгулянный отпуск и еще одно, на отпуск за свой счет на неопределенное время. Потрясенный до глубины души и обрадованный мужчина так и сделал. Приняв произошедшее за добрый знак, что он все делает правильно, Алексей помчался в больницу.

Вечером он с Анной на руках поднимался по трапу самолета.

В аэропорту пришлось заплатить таксисту двойной тариф, иначе тот ни в какую не соглашался ехать в такую глушь. Доставив до поселка, он высадил их с Анной возле магазина и уехал. Алексей прикинул, сколько ему предстояло пройти с женой на руках, тяжело вздохнул и направился по знакомой дороге к домику ведуна.

Перед калиткой деда Михея как всегда толпились страждущие, терпеливо дожидаясь, когда у старика дойдут до них руки. Смертельно уставший Алексей, уже давно переставший чувствовать руки, едва передвигая ноги и обливаясь потом, ни на кого не обращая внимания направился прямо к калитке. Очередь глухо зароптала.

Калитка открылась, и из нее торопливо вышел дед Михей.

— Аа, Алёша! А я уж тебя заждался, — улыбнулся он и шагнул к мужчине. Погладил по голове впавшую в беспамятство Анну и с какой-то грустной улыбкой на лице тихо-тихо, так, что Алексей едва расслышал, пробормотал: — Ну вот, считай, и свидились… Ну что, Томочка, до конца? — и, подняв голову, уже громко сказал Алексею: — Ступай, уложи Аннушку в моей комнате. Я сейчас приду.

Слишком уставший, чтобы что-то объяснять, Алексей лишь кивнул и направился к дому.

Опустив жену на кровать, он услышал за своей спиной знакомое:

— Ар-ры ар, ав!

Обернувшись, Алексей расплылся в широкой, искренней улыбке.

— Альма! Моя ты умница! Ну иди, хоть поздороваемся!

Большая черная собака, радостно мотая хвостом, неспеша сделала шаг к Алексею, который, не выдержав, в два больших шага преодолел разделявшее их расстояние и, опустившись на колени, крепко обнял ее, зарываясь пальцами в густую мягкую шерсть.

— Никак соскучился, а, Алёша? — на пороге, опершись крепким плечом о косяк, добродушно улыбался дед Михей.

— Соскучился, — оставляя Альму и подходя к старику, мужчина крепко обнял и его. — Даже и не понимал, что настолько соскучился, пока не увидел тебя и Альму! Дед Михей, прости меня… — опустил он голову.

— За что, Алёша? — с интересом взглянул на него старик, держа мужчину за руки чуть выше локтей.

— Забыл я про тебя… Совсем забыл, — повинился Алексей. — Словно вычеркнул кто все из памяти. За столько времени ни разу и не вспомнил о тебе. Если бы не та фотография… Черт, как она в альбоме-то оказалась? — смущенно взъерошил волосы мужчина.

— А ты не понял еще ничего, Алёша? — прищурился старик, тихонько подталкивая его к выходу из комнаты.

— А что я понять должен? — задумчиво сдвинул тот брови.

— Должен, Алёша, должен… Сам понять должен, потому не скажу я тебе ничего, покуда сам не поймешь. Слишком ты привык к готовым ответам, а вот самому подумать тебе сложно. Нельзя так, — покачал головой старый ведун и вздохнул.

— Дед Михей! — воскликнул Алексей, останавливаясь.

— Ступай, ступай! Покуда сам думать не научишься, так и будешь слепым, ничего у себя под носом не видящим, — проворчал старик. — А то плохо, Алёша, сильно плохо. Видеть тебе учиться надобно. Пригодится.

— Опять ты загадками говоришь… — вздохнул Алексей.

— Ступай вона лучше баньку растопи, попаришься с дороги, отдохнешь, усталость сбросишь. А я покуда Аннушкой займусь. Как раз банька протопится, так мы и попаримся.

— Ане капельницу надо поставить… — покачал головой мужчина. — Она уже почти сутки без капельницы, а ее два раза в день ставить надо. И уколоть ее нужно, а то опять боли начнутся.

— Ступай, говорю. Не нужна ей твоя капельница. А боль прогоню, не боись, — дед Михей легонько подтолкнул его в спину. — Коль привез, так слушай меня и не мешай мне. А станешь мешаться, прогоню и не допущу к Аннушке, покуда не поправится, — строго сдвинул старик брови. — Вы и так глупостей много наделали, незачем их еще больше-то творить. Ну ничё, поправим. Ступай. Альма, проводи его до баньки, да гляди в дом не пускай, покуда я занят буду, поняла?

— Рав-ав, — отозвалась Альма и встала перед Алексеем, неотрывно глядя на него. — Гав рыы! — строго приказала она, обнажив массивные клыки.

— Иду, иду! — выставил Алексей руки ладонями вперед. Испытывать на себе терпение собаки и остроту тех самых клыков ему как-то совсем не хотелось, а то, что Альма их может пустить в ход, если он ослушается, мужчина не сомневался ни секунды.

Расслабленный и распаренный, Алексей потягивал вкусный травяной отвар, с тревогой поглядывая на старого ведуна. Тот был молчалив и задумчив, и даже в парной против обыкновения пробыл совсем недолго.

— Дед Михей… — наконец, не выдержал он. — Сможешь Анютке помочь? Не умрет она? — спросил он с тревогой. — Может, все же поставить ей капельницу? Она же есть не может, откуда ей питание-то брать?

— Не помрет, не боись. Раньше бы, конечно, надо было ее привезть, оно бы проще прошло… — отхлебнув из своей кружки, отозвался старик. — Ну да ничего, поправим. А иголку из жилы я у ей вынул, мешала она. Так что зря ты свои пузыречки тащил, — вздохнул старик. — Снеси их в поселок фельдшеру, ему пригодятся. Выкидывать-то жалко, больших денег стоят…

— А как же мне ее теперь кормить? — растерялся Алексей.

— Нынче-то я ее звать не стал, пускай так пока, так ей полегче. Сил влил, хватит ей, а завтра к вечеру кисельку жиденького сваришь, позову ее, дак покормим маленько, — задумчиво проговорил дед. — А мож, и не стану звать… Ну да завтрева и поглядим, — хлопнул он себя по коленям, и тяжело поднялся. — Ты вот что, Алёша… Ступай матрац мне с чердака достань да возле кровати положь. Там спать стану. А одеялу да подушку со шкапа возьми. Опосля прибери здесь маленько. Спать в своей комнате станешь. Устал я сильно, сам не смогу, сил нету. Сделаешь? — взглянул он на мужчину из-под кустистых бровей.