Барбару – да и не только ее, как она со временем выяснила, – крайне удручала эта пустая трата времени, денег, человеческих сил и таланта. Из разговоров с сотрудниками других рекламных агентств она знала, что так обстоит дело и у “Форда”, и у “Крайслера”, то есть во всех компаниях Большой тройки. Такое было впечатление, точно автомобильная промышленность, обычно столь заботящаяся о времени и возмущающаяся бюрократической волокитой, создала свой собственный бюрократический аппарат.

Барбара как-то спросила: а был такой случай, чтобы вернулись к первоначальной идее, если она оказывалась наилучшей? Ответ был: нет, нельзя же в июне принять то, что было отвергнуто еще в ноябре прошлого года. Это могло бы создать неприятности для сотрудников компании. Такая штука может стоить места человеку, притом доброму другу агентства.

– Благодарю вас, Барбара, – сказал Йетс-Браун, давая понять, что ее миссия окончена. – Что ж, Джи-Пи, ясно, что нам предстоит проделать еще немалый путь. – Старший инспектор мило улыбался, в тоне его звучало легкое сожаление.

– Да уж, конечно, – подтвердил Ундервуд. И вместе со стулом отодвинулся от стола.

– Неужели вам ничего не понравилось? – спросила его Барбара. – Совсем ничего?

Йетс-Браун резко повернулся к ней, и она поняла, что позволила себе лишнее. Нельзя так наседать на клиентов, но высокомерие и резкость Ундервуда обозлили ее. Она снова подумала о том, что работа нескольких молодых талантливых ребят – да и ее собственная – только что полетела в корзину. Да, возможно, то, что они создали, не отвечало в полной мере потребностям рекламы “Ориона”, но уж, во всяком случае, и не заслуживало того, чтобы быть столь бесцеремонно отброшенным.

– Ну что вы, Барбара, – укоризненно сказал Йетс-Браун, – разве кто-то говорил, что все не так? – Произнес он это в обычной своей манере, мягко и деликатно, но в тоне его чувствовалась сталь. При желании Йетс-Браун, по сути своей торговец рекламой, едва ли родивший хоть одну оригинальную идею, мог насмерть раздавить сотрудника своей элегантной туфлей из крокодиловой кожи. – Однако, – продолжал он, – мы проявили бы отсутствие профессионализма, если бы не согласились с тем, что пока еще не уловили подлинного духа “Ориона”. А это, Джи-Пи, машина поразительная. Вы подарили нам один из грандиознейших автомобилей, который войдет в историю. – Он так это произнес, точно Ундервуд самолично создал “Орион”.

Барбару слегка затошнило. Она поймала взгляд Тедди Оша. Тот еле заметно покачал головой.

– Я вот что скажу, – произнес Дж. П. Ундервуд уже более дружелюбным тоном. Многие годы он просидел за этим столом в качестве самого младшего из сотрудников, и, возможно, новизна занимаемого поста и недостаточная уверенность в себе и побудили его высказаться так резко. – По-моему, нам были продемонстрированы превосходнейшие эскизы, В комнате воцарилось мучительное молчание. Даже у Кейса Йетс-Брауна промелькнуло на лице изумление. Бестактно, вопреки всякой логике Ундервуд сорвал завесу, обнажив правила игры и показав, что все это – лишь искусно разыгранная шарада. Только что – автоматическое охаивание всего, что предлагалось, а через минуту – высочайшая похвала. Но это ничего не меняло. Барбара достаточно долго тут проработала, чтобы это знать.

Как, впрочем, и Йетс-Браун.

– Вы очень великодушны, Джи-Пи, чертовски великодушны! – быстро придя в себя, воскликнул он. – От имени всех сотрудников агентства выражаю вам благодарность за ваше желание поощрить нас и заверяю, что в следующий раз мы проявим себя еще лучше. – Старший инспектор поднялся, остальные последовали его примеру. – Верно, Тедди? – повернулся он к Ошу. Тот с кривой усмешкой кивнул.

– Постараемся.

Все поднялись с мест, и Йетс-Браун с Ундервудом направились к двери.

– Кто-нибудь занимается театральными билетами? – спросил его Ундервуд.

Барбара слышала раньше, как заведующий рекламой просил заказать ему шесть мест на комедию Нейла Саймона, на которую даже через перекупщиков невозможно было достать билеты.

– Вы когда-нибудь сомневались во мне? – усмехнулся старший инспектор. – Билеты уже ждут вас, Джи-Пи. Вы остановили свой выбор на самом тяжелом случае, но мы нажали на все кнопки. Так что билеты будут лежать на нашем столике в ресторане “Уолдорф-Астория”. Вас это устраивает?

– Вполне.

– Кстати, скажите мне, – понизив голос, добавил Йетс-Браун, – где ваша компания хотела бы поужинать. Мы позаботимся о столике.

“И о счете, и о чаевых”, – мысленно докончила за него Барбара. Что же до театральных билетов, то Йетс-Браун, наверное, заплатил долларов по пятьдесят за место – впрочем, агентство вернет это сторицей, рекламируя “Орион”.

В некоторых случаях, когда агентство устраивало обед клиентам, на него приглашали и сотрудников из творческих мастерских. Сегодня же Йетс-Браун решил этого не делать, и Барбара очень обрадовалась.

Вместо “Уолдорф-Астории”, куда направилось руководство вместе с Ундервудом, она пошла с Тедди Ошем и Найджелом Ноксом, тоже сотрудником творческой мастерской, в небольшой ресторанчик на Третьей авеню. Направлялись они в малоизвестный, но первоклассный кабачок “Джо энд Роуз”, куда в обеденное время сходились сотрудники больших рекламных агентств, расположенных по соседству. Найджел Нокс, женоподобный молодой человек, обычно раздражал Барбару, но поскольку его работа и идеи были тоже отвергнуты, она смотрела на него сейчас с большей симпатией, чем обычно.

Тедди Ош вошел первым под выцветший красный навес ресторанчика. По дороге они почти не разговаривали. Когда их посадили за столик в маленькой задней комнате, отведенной для постоянных посетителей, Ош молча поднял три пальца, и через несколько минут перед ними в замороженных стаканах появилось три мартини.

– Я вовсе не собираюсь быть дурочкой и плакать, – сказала Барбара, – как не собираюсь и накачиваться – потом чувствуешь себя так ужасно! Но если вы оба не возражаете, немножко поднабраться я все-таки хотела бы. – И она одним духом осушила стакан мартини. – Еще один, пожалуйста.

Ош подозвал официанта.

– Еще три.

– Тедди, – сказала Барбара, – как ты, черт подери, все это терпишь?

Ош задумчиво провел рукой по лысине.

– Самое трудное – первые двадцать лет. А после, когда перед тобой уже прошел с десяток таких Джи-Пи Ундервудов…

– Скотина! – взорвался Найджел Нокс, словно пробка вылетела из бутылки. – Я пытался к нему хорошо относиться, но никак не могу.

– Ах, да заткнись ты, Найджел! – сказала Барбара.

– Просто надо все время себе напоминать, что ты получаешь хорошее жалованье и в общем-то – если не считать таких дней, как сегодня, – любишь свою работу, – продолжал Ош. – На свете просто нет более интересного дела. И я еще вам вот что скажу: как бы хорошо они ни сконструировали свой “Орион”, если машину ждет успех и она хорошо пойдет на рынке, то благодаря нам и нашей рекламе. Они это знают, и мы это знаем. Так какое значение имеет все остальное?

– Кейс Йетс-Браун имеет значение, – сказала Барбара. – А меня от него тошнит.

– “Это очень великодушно с вашей стороны, Джи-Пи, – высоким, пронзительным голосом передразнил начальство Найджел Нокс. – Чертовски великодушно! Я сейчас распластаюсь, Джи-Пи, у ваших ног, а вы соизвольте на меня плюнуть”. – Нокс хихикнул. И впервые за все утро Барбара рассмеялась.

– Кейс Йетс-Браун, – тяжелым взглядом посмотрел на них Тедди Ош, – человек, благодаря которому у меня на столе есть мясо, да и у вас тоже, так что не надо этого забывать. Я, конечно, не мог бы вести себя так, как он, – лизать задницу Ундервуду и всем прочим, делая вид, что мне это нравится, но в нашем деле кто-то должен этим заниматься. Так почему винить его за старание? Вот, к примеру, сейчас, да и в другое время, пока мы с вами творим и занимаемся любимым делом, Йетс-Браун укладывается в постель с клиентом, поглаживает его, укутывает, чтобы ему было хорошо и тепло, и говорит о нас, о том, какие мы с вами великие люди. Если бы вам довелось работать в агентстве, потерявшем клиента-автомобилестроителя, вы бы поняли, почему я рад, что есть такой Йетс-Браун.