– Кстати, далеко не все разделяют мнение Харви, – донесся до него новый голос. – Некоторые из нас считают, что автомобильный рынок вовсе не перенасыщен.

– Потому мы и собираемся конструировать новые модели.

– Еще бы, черт подери!

– Извини, Харви. Мир еще не готов для восприятия твоих идей.

Но кое-кто был с этим не согласен: у смуглого Харви явно были последователи.

Светловолосый долговязый парень, который в ходе беседы бросил реплику: “Мы же помешаны на автомобилях!” – попросил:

– Расскажите нам, пожалуйста, об “Орионе”.

– Дайте мне бумаги, – сказал Бретт. – Я вам его покажу.

Кто-то дал ему блокнот, и студенты, вытянув шеи, стали следить за его летавшим по бумаге карандашом. Бретт быстро набросал “Орион” сбоку и спереди – он знал все линии этой модели, как знает скульптор силуэт скульптуры, над которой давно работает. В ответ раздались возгласы восхищения: “Вот это да!”, “Грандиозно!”

Посыпались вопросы. Бретт отвечал на них вполне откровенно. Студентам иногда делалась такая поблажка в качестве особой привилегии, чтобы поддерживать в них интерес к профессии. Однако после беседы Бретт предусмотрительно сложил все наброски и сунул их в карман.

Студенты разошлись по аудиториям, и двор опустел. В оставшееся время – в тот день и на следующий – Бретт прочел в колледже лекцию, поочередно побеседовал с каждым из будущих автомобильных дизайнеров и сделал критический разбор экспериментальных моделей машин, которые студенты коллективно сконструировали и построили.

Бретт убедился в том, что среди студентов этого курса преобладало тяготение к строгим формам с учетом целесообразности и полезности. Любопытно, что как раз об этих принципах договорились Бретт, Адам Трентон, Элрой Брейсуэйт и другие в ту памятную ночь два с половиной месяца назад, когда выкристаллизовалась концепция “Фарстара”. Работая над обликом “Фарстара” – и в первоначальной стадии, и затем в строго охраняемой мастерской в Детройте, да и сейчас в Лос-Анджелесе, – Бретт находился под впечатлением произнесенной Адамом фразы: “Уродство – это красиво!”

История показывает, что художественные тенденции – основа любого коммерческого дизайна – возникают неожиданно и нередко тогда, когда этого меньше всего ожидаешь. Никто не знает, почему меняется художественный вкус, или как он трансформируется, или когда заявит о себе новая тенденция, – просто человеческая выдумка и представления не стоят на месте, непрерывно меняются. Разглядывая сейчас работы студентов – со скидкой на некоторую наивность и несовершенство – и вспоминая модели, созданные им самим за последние месяцы, Бретт испытывал радостное удовлетворение от сознания того, что он работает в духе зарождающейся принципиально новой тенденции.

Как видно, Бретт заразил своим энтузиазмом студентов, с которыми беседовал на второй день пребывания в колледже. В результате этих бесед он решил рекомендовать отделу персонала и организационному отделу компании двух будущих выпускников. Одним из них был тот приземистый смуглый парень по имени Харви, который так пылко спорил с ним во дворе, – его работы свидетельствовали об отличных способностях и богатом воображении. Какая бы автомобильная компания ни взяла Харви к себе, его наверняка ждут в Детройте трудности и серьезные столкновения. Этому аутсайдеру, отличающемуся оригинальным мышлением, не так-то просто будет заткнуть рот или заставить его отказаться от уже сформировавшихся убеждений. Однако в автомобильной промышленности, к счастью, таких поощряли, понимая, что они не позволяют установиться застою и благодушию мысли, хотя и не всегда давали им зеленый свет.

Словом, как бы ни сложились дела, Бретт подозревал, что Харви и Детройт заинтересуют друг друга.

Другим кандидатом, которого наметил Бретт, был долговязый парень с лохматыми светлыми волосами – он тоже подавал большие надежды. Когда Бретт предложил ему работу, он сказал, что одно предложение у него уже есть. Еще один автомобильный гигант из Большой тройки обещал ему по окончании колледжа место дизайнера.

– Но если есть возможность работать с вами, мистер Дилозанто, – сказал студент, – я наверняка предпочту вашу фирму.

Польщенный и тронутый, Бретт, однако, промолчал.

Объяснялось это решением, которое он принял прошлой ночью в своем номере в отеле “Беверли-Хилтон”. Сейчас была середина августа, и Бретт решил: в конце года, если никакие чрезвычайные события не заставят его передумать, он расстанется с автомобильной промышленностью навсегда.

Когда самолет, на котором Бретт возвращался домой, взял курс на восток, он принял еще одно решение: первой, кто узнает об этом, будет Барбара.

Пока Бретт Дилозанто был в августе в Калифорнии, на автосборочном заводе в Детройте, где работал Мэтт Залески, царил полный хаос.

Двумя неделями раньше прекратился выпуск автомобилей. На заводе появились специалисты, нанятые по контракту, чтобы демонтировать старую сборочную линию и установить новую для сборки “Ориона”.

На все это было отпущено ровно четыре недели. В конце срока с конвейера должен был скатиться первый серийный “Орион” – опытный образец; затем в последующие три-четыре недели будет создан такой запас этих машин, который бы удовлетворил ожидаемый спрос, после того как в сентябре “Орион” будет официально представлен широкой публике. После этого – если подтвердится правильность прогнозов отдела сбыта – темпы производства резко возрастут, и десятки тысяч “Орионов” потянутся с завода.

Из времени, отпущенного на переоборудование производства, оставалось всего две недели, и, как всегда при запуске новой модели, Мэтт Залески думал лишь о том, как бы выжить.

Многие из обычно занятых на заводе рабочих были либо уволены, либо отправлены в оплаченный отпуск, поэтому ежедневно на работу являлась только немногочисленная группа сдельщиков. Но оттого, что производство фактически остановилось, Мэтту Залески и другим сотрудникам администрации было не легче, скорее наоборот: на их плечи легла еще большая нагрузка, а заботы и волнения возросли до такой степени, что по сравнению с теперешним ураганным ритмом обычный рабочий день казался безмятежным штилем.

Подрядчики, занимавшиеся реконструкцией производства, вели себя как оккупанты, выдвигая все новые и новые требования. Им под стать были и инженеры из администрации компании, которые давали гостям всякие советы, помигали им, а иногда мешали.

На директора завода Вэла Рейскинда и на Мэтта обрушился целый шквал запросов, неотложных совещаний и указаний – последние, как правило, требовалось немедленно выполнять. Мэтту приходилось решать львиную долю проблем – все, что связано с практическим управлением производством, – ибо Рейскинд еще не вошел в курс дела да к тому же был слишком молод. Он сменил на этом посту Маккернона лишь несколько месяцев назад, но, несмотря на высокие оценки в дипломах – инженерном и экономическом, – ему пока не хватало опыта работы. Хотя Мэтт был огорчен тем, что не ему досталось место Маккернона да к тому же над ним поставили совсем молодого человека, Рейскинд нравился ему – будучи человеком интеллигентным, он трезво оценивал свои способности и с должным уважением относился к Мэтту.

Больше всего беспокойства доставляло им новое, современное оборудование для монтажа, которое теоретически должно было действовать безупречно, а на практике то и дело выходило из строя. В техническом отношении за наладку всей новой системы отвечал подрядчик, но Мэтт Залески лучше других знал, что после ухода людей подрядчика именно ему придется возиться со всеми недоделками, которые они оставят. Поэтому он так пристально и следил сейчас за каждым их шагом.

Но главным врагом оставалось время. Его всегда не хватало для спокойного осуществления реконструкции, с тем чтобы в установленный срок можно было сказать: “Запуск”. Это как при строительстве дома, когда в день новоселья еще полно всяких недоделок, – только новоселье-то можно отложить, а вот график производства легковых или грузовых автомобилей удается отложить очень редко.