Примерно в миле от города Элен съезжает на обочину шоссе. Включает аварийные сигналы. Смотрит на свои руки на руле — на руке в мягких обтягивающих перчатках из телячьей кожи. Она говорит:

— Выходи из машины.

На лобовом стекле — мелкие капельки. Начинается дождь.

— Хорошо, — говорит Устрица и рывком распахивает свою дверцу. Он говорит: — Кажется, именно так поступают с собаками, которых не удалось научить проситься писать на улицу.

Его лицо и руки — в корке засохшей крови. Дьявольское лицо. Его растрепанные белые волосы торчат надо лбом, жесткие и красные, как рожки дьявола. Рыжая козлиная бородка. Среди всей этой красноты его глаза — белые-белые. Но белые не как белые флаги, которые означают, что противник сдается. Они белые, как белок сваренного вкрутую яйца от искалеченной курицы в инкубаторской клетке, яйца от массового производства страданий, печали и смерти.

— Точно так же Адама и Еву изгнали из райского сада, — говорит Устрица. Он стоит на полосе гравия у шоссе. Он наклоняется к окошку и спрашивает у Моны, которая так и сидит на заднем сиденье: — Ты идешь, Ева?

Тут дело не в любви, тут дело во власти. Солнце садится у Устрицы за спиной. У него за спиной — поташник, ракитник метельчатый и пуэрария. У него за спиной — весь мир в беспорядке.

И Мона с обломками западной цивилизации, вплетенными в волосы, с кусочками распущенного ловца снов и монетками И-Цзын, смотрит на свои руки с черными ногтями, сложенные на коленях, и говорит:

— Устрица, то, что ты сделал, — это было неправильно.

Устрица протягивает руку в красных подтеках крови, тянется к Моне и говорит:

— Шелковица, несмотря на все твои травяные благие намерения, из этой поездки ничего не получится. — Он говорит: — Пойдем со мной.

Мона сжимает зубы, смотрит на Устрицу и говорит:

— Ты выбросил мою книгу по искусству индейцев, — Она говорит: — Она была мне нужна, эта книга.

Есть люди, которые все еще верят, что знание — сила.

— Шелковица, солнышко. — Устрица гладит ее по волосам, и волосы прилипают к его окровавленной руке. Он убирает прядь волос ей за ухо и говорит: — Эта книга была идиотской.

— Ну и ладно, — говорит Мона и отстраняется от него.

И Устрица говорит:

— Ну и ладно, — и захлопывает дверцу, оставляя на стекле кровавый отпечаток ладони.

Он отходит от машины. Качает головой и говорит:

— Забудь меня. Я — просто еще один Боженькин крокодильчик, которого можно спустить в унитаз.

Элен снимает скорость с нейтралки. Она нажимает какую-то кнопку, и дверца Устрицы закрывается на замок.

Снаружи закрытой машины, смазанно и приглушенно, Устрица кричит:

— Можешь спустить меня в унитаз, но я все равно буду жрать дерьмо. — Он кричит: — Буду жрать дерьмо к расти.

Элен включает поворотник и выруливает на шоссе.

— Можешь забыть меня, — кричит Устрица. Устрица с красным дьявольским лицом и большими белыми зубами. Он кричит: — Но это не значит, что меня не существует.

Совершенно без всякой связи мне вспоминается первый шелкопряд непарный, вылетевший в окошко в Медфорде, штат Массачусетс, в 1860-м.

Элен убирает одну руку с руля, прикасается пальцем к глазу и кладет руку обратно на руль. На пальце в перчатке — темно-коричневое пятнышко. Мокрое пятнышко. В горе и радости. В богатстве и бедности. Это — ее жизнь.

Мона закрывает лицо руками и плачет в голос. Я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три... я включаю радио.