Любой из европейцев, попадающих в Африку, был авантюристом, и в его крови жила не только тяга к путешествиям, но и к приключениям. Это тяга, словно наркотик, отравляла кровь и тянула всё дальше, в глубь континента, бросая в смертельные объятия дикой природы и, враждебно настроенных, туземцев. Не был исключением и Феликс фон Штуббе. Здесь была тайна, и он хотел прикоснуться к ней.

Кроме этого удивительного факта, он смог рассмотреть висящий на груди вождя древний рог. Этот рог, всем своим видом «кричал» о седой древности, ещё времён первых фараонов. Выступающий в виде головы орла, эфес кинжала, висящего в таких же древних ножнах, походил на типичный римский, и будил, одним только своим видом, подозрения о том, что был сделан на заре христианства.

— «Мистика», — сказал про себя, еле шевеля губами, Феликс фон Штуббе и лишний раз порадовался тому, что судьба закинула его в дикую Африку. Да, несмотря на ум, упорство, требовательность к себе, он не смог сделать успешную карьеру в Германии, хотя и был зачислен кандидатом на курсы Генерального штаба второго Рейха, и даже проучился на них три месяца. Но, увы, его остзейское происхождение, а также то, что его старший брат был командиром батареи тяжёлых гаубиц в русской армии, поставили на его честолюбии жирный крест.

А сейчас, он чувствовал это всеми фибрами своей души, ему выпал «бинго», или шанс. И не просто шанс, а ШАНС!

В это время вождь перестал сквернословить, и в его умных глазах промелькнула искорка понимания ситуации, в которой он оказался, быстро сменившаяся сначала испугом, а потом злостью, разбавленной безразличием. Он отвернулся и, выйдя на середину помоста, положил правую руку на эфес сабли.

— Люди народа банда, сегодня я возлагаю на себя тяжкое бремя заботы о вас. О вашей защите и благоденствии.

— Я обязуюсь всегда приходить на помощь жителям любого селения, даже самого отдалённого, и защищать от врагов и нашествий диких животных. Но я не могу жить здесь. Моё место у истоков реки Илу, где обитает сила нашего народа. Я оставляю за себя, назначенного мною, регента моей власти, бывшего младшего визиря Массу, что заслужил эту должность своими справедливыми решениями во славу нашего народа.

— Теперь он будет управлять вами от моего имени. Я же оставляю за собой полное право вмешиваться в любое решение, и покарать его, если он нарушит свою клятву и предаст меня! Кроме этого, я назначаю себя главным военным вождём народа банда и присваиваю себе высокое звание — «команданте».

Бывший младший визирь Масса явно не ожидал этого. С ним никто не разговаривал и не ставил его в известность о прозвучавшем решении. Все, чего он до этого момента сильно желал, это то, чтобы страшный и непонятный вождь Ван, именуемый всеми Мамбой, оставил их несчастный город, и убыл из него покорять другие народы и племена, а он снова смог бы спокойно жить. Решать мелкие споры, имея с этого бакшиш, растить многочисленных отпрысков, и похаживать по молодым замужним женщинам, которые бы хотели победить в бесчисленных судебных спорах с себе подобными.

И вот… его мечта сбылась, но каким-то изощрённым, пока не понятным, способом, и его, обычно, невозмутимо-благожелательное и лоснящееся свежим потом, чёрное лицо, стало выражать крайнюю степень недоумения. В, не забитой глубокими размышлениями, голове, резко всё перемешалось. Он был не готов к этой роли, и в тоже время готов.

Его самоуважение и самоуверенность резко взлетели вверх. Это был шанс, и не просто шанс, а — ШАНС. ОН, и вождь! Пускай, всего лишь ставленник странного и непонятного Мамбы, но — ВОЖДЬ. Время терять было нельзя (а то не так поймут!), и он бросился ниц перед Мамбой, коснувшись пальцами его грубых сандалий.

— Благодарю, благодарю за доверие… О Великий вождь!

Толпа колыхнулась, потом ещё раз, и ещё, и разразилась громкими воплями радости и удивления, окружив собою помост и явно наслаждаясь теми событиями, в которых поневоле стала участвовать. Она была не одинока в своём удивлении. То же чувство охватило и воинов Мамбы, и приглашённых на церемонию европейцев.

— Аллилуйя! — в полном шоке сказал Леонардо, и обменялся долгим взглядом с Штуббе.

— И это ещё не конец, — сказал в ответ тот.

Да, всё только начиналось. Счастливый Масса стал присягать на верность Вану. Откуда-то притащили древний алтарь и уродливую деревянную фигуру старого, как экскременты мамонта, бога. Ставший верховным вождём, Ван вытащил древний кинжал, и, взяв за руку Массу, полоснул острым клинком по его ладони.

Брызнула кровь, и Масса зашептал слова клятвы верности. Его кровью окропили древний алтарь, и обмазали чёрные, сильно закопченные и покрытые застарелой грязью, губы уродливого древнего бога. После этой варварской церемонии «команданте» Мамба схватил за окровавленную руку новоиспечённого регента, и, подняв её вверх, закричал громким пронзительным голосом.

— Вы слышали?! Он поклялся мне в верности! Да покарают его боги, прежде чем, я доберусь до него сам. Я назначаю тебя, младший визирь Масса, регентом в моё отсутствие.

Естественно, таких слов в скудном диалекте санго народа банда не было. По-простому им объяснили, что вождь Ван оставил за себя временного вождя, и в любой момент может его сместить, что, в принципе, все собравшиеся прекрасно поняли, хоть и были дикарями.

Странный вождь больше к капитанам не вернулся. Все главные участники событий удалились в сторону окраины города, к разбитому полевому военному лагерю победившей стороны, где располагалась походная палатка вождя чернокожих, команданте Мамбы, как думали оба офицера.

Толпа людей расступилась перед команданте и его регентом Массой, а потом последовала за ними, находясь в кильватере его свиты, состоящей из суровых чернокожих воинов с телами, покрытыми шрамами. Толпа чернокожих горожан, пританцовывая и распевая на разные лады тут же сочинённые песни, состоящие из абсолютной белиберды, проследовала за процессией почти до самого конца, а потом разошлась по своим хижинам, бурно обсуждая произошедшее.

Песни были незатейливые, впрочем, как и обычная жизнь негров.

О… А, было бы так всегда.

Всегда бы горели костры, и ночи прохладой были полны.

Поля полны еды, а хижины — детьми, и могучий вождь был бы, бы, бы, бы.

Вот такие мотивы.

— Сволочи, гады, козлы, … РАСИСТЫ! Я был вне себя от ярости. Я… блин, как порядочный человек, подошёл к ним сам, оказал уважение, протянул первым руку. А они?!

— Спасибо, что не плюнули в неё… негодяи!

Плюясь и матерясь, я зашёл в большую хижину, называемую тукль, в которой ранее жил зажиточный горожанин. Но, в её тесных стенах было тяжело находиться. Не в силах больше мерить шагами ярости её скудные объёмы, я вылез обратно, и двинулся под навес, где отдыхали хозяева хижины, одновременно доставая из ножен саблю.

Очень хотелось на ком-то сорвать свою злость, но, увидев испуганные глазёнки детей, устыдился своих желаний. Резко развернувшись, и, будучи злым уже по другому поводу, вышел к колючей изгороди, опоясывавшей территорию, на которой жила эта семья.

В голове резко родилась идея прорубить новую калитку для чужого семейства. Свистнула сабля, развалив колючие стволы, а потом заработала как сенокосилка, сбривая сильными ударами всё подряд: стволы, колючки, отдельные ветки. Листья и мусор, ползучие и летающие насекомые горохом посыпались с изгороди. Заверещала ночная птица, и унеслась прочь, искать более спокойное место и не желая общаться с взбешенным вождём. Ну и правильно, нечего тут… орать.

Я почти успокоился, порубив приличный кусок изгороди, когда меня нашёл португалец. Осторожно приблизившись, он, делая «большие» глаза, что ночью смотрелось довольно странно, с удивление в голосе доложил мне, что ко мне пришёл бельгийский капитан, в сопровождении вооружённой свиты, и требует встречи со мной.

Мгновенно успокоившись, и сразу позабыв про свои обиды, я постарался собраться. Сабля все еще была зажата в руке. С неё стекал зелёный сок растений и внутренние жидкости, попавших под удары, насекомых, даже ночная ящерица стала смазкой для клинка, и теперь лежала под колючим кустом, вяло шевеля разрубленным на две неравные половинки, телом.