— Именно! — выкрикнул с места Сергей Савицкий, хорошо помнивший и то время, и те события. — Так и было!

И аудитория разом взорвалась возмущенными голосами. Спор мгновенно перерос в перепалку и затянулся надолго после истечения отведенного на занятия времени.

Уже смеркалось, когда Кравцов добрался до Пречистенки 39. Пропуск на вахте, коридор, лестница, еще один коридор и комната без номера и вывески, запертая на ключ. Внутри помещение оказалось маленьким и тесным: едва разместились стол, стул, несгораемый шкаф — полутораметровой высоты, на ножках, тонкостенный, но зато с двумя замками — и восемь деревянных ящиков с архивными материалами, составленные вдоль стены. Окно — узкое и высокое, забранное решеткой и закрашенное белилами. Лампа под потолком. Пачка серой писчей бумаги на столе, чернильница-непроливайка, простая деревянная ручка со стальным пером, тяжелое пресс-папье без промокательной бумаги, и старая консервная банка, служившая бывшему командарму пепельницей. Вот, собственно, и все. Но Кравцов, работавший в Региступре, уже третий день, разумеется, не жаловался. Работа хоть и неинтересная, но тихая, и ни в каком смысле не опасная, что отнюдь немаловажно по нынешним непростым временам. И еще за нее дают хороший паёк. Сиди себе, в кабинете, да читай документы, брошенные интервентами в хаосе отступления и эвакуации, или тогда же под шумок уведенные из кабинетов и почтовых вагонов лихими налетчиками или скрытными конспираторами. Впрочем, за редким исключением, ничего ценного в разноязыких документах, с которыми работал Кравцов, пока не нашлось. Так, ерунда всякая: ведомости отделов снабжения, запросы на перевозку грузов, какие-то унылые обзоры нелегальной деятельности на "занятой союзниками территории". Одним словом, рутина. Но именно за то, чтобы составить реестр этих бесполезных на данный момент сведений, Кравцову, аттестованному на такой случай "комбригом", — и где, спрашивается, в Региступре? — полагалось денежное, вещевое, и пищевое довольствие. Причем последнее и стало для него самым важным в мире стремительно обесценивающихся денег.

Кравцов включил свет, отпер сейф, достал гроссбух составляемой им ведомости и, присев к столу, взялся сворачивать самокрутку. Пока пальцы автоматически ловчили с шероховатой газетной бумагой и щепотью турецкого табака, взгляд Максима Давыдовича лениво скользил по выставленным вдоль противоположной стены снарядным ящикам с документами. "Пейзаж" за девять дней стал почти родным, рисунок стенок — с содранной или выцветшей краской, буквами и номерами, случайными сколами и трещинами — узнаваем, едва ли не как собственное лицо в зеркале, но сегодня глаз споткнулся об явное нарушение рутины. Ящики кто-то трогал. Их переставляли, хотя и попытались сохранить прежний порядок. И сохранили, но… тут и там линии несколько сместились относительно друг друга, и, кроме того, один из ящиков, как показалось, самым бесхитростным образом заменили на другой. Вроде бы, и похожи, но нет, не то. Не совсем то.

"Что же такое лежало в этом ящике?" — но это вопрос в пустоту. Безадресный и безответный. Не знает Кравцов, кому его задать, а значит и ответ получить не от кого.

Обнаружив диверсию, Макс, однако, не вскочил со стула и не бросился в "нервическом нетерпении" осматривать ящики "сблизи", и кричать "караул!" тоже не стал. Бесполезно и неконструктивно. Все, что могло произойти, случилось. Ори, не ори, делу не поможешь. Но подумать есть о чем.

Кравцов закурил и только хотел просмотреть в поисках намеков на возможный ответ краткую опись "имущества", врученную ему вместе с ящиками, как в дверь постучали.

Не настойчиво, но уверенно. И скорее дружески, чем наоборот. Во всяком случае, так оценил этот весьма "своевременный" стук Кравцов.

— Войдите! — предложил он ровным голосом, лишь немного подняв тон, чтобы услышали в коридоре.

Дверь отворилась. На пороге стоял Семенов.

— Не помешаю?

— Не думаю, — встал из-за стола Кравцов. — Входи. Второго стула у меня нет, но можешь присесть на подоконник. Ты как?

— Я так, — усмехнулся в ответ Семенов и, закрыв за собой дверь, пошел к окну. — Нашел отличия?

На что намекает? На рисунки из "детства"? На "найди пять отличий"? Или на что-нибудь вроде "почувствуйте разницу"?

— Нашел, — Кравцов даже удивиться не успел, события происходили слишком быстро.

— Что, серьезно? — обернулся от окна Семенов.

— Ты ведь об этом? — показал взглядом на ящики Кравцов.

— Силен! — удивился, садясь на подоконник, Семенов. — Если честно, не ожидал.

— Ну, я где-то согласен с ходом твоих мыслей. Не мой профиль, — согласился Кравцов. — Я не разведчик, это так. Не следопыт. Не Монтигомо Ястребиный Коготь. Но не забывай, Жора, что я учился на врача, а в Падуе и своих Джозефов Беллов хватает. Развитая страна, неглупый народ.

— Белл? — нахмурился Семенов, как видно, услышавший это имя впервые. — Это кто такой?

— Рассказы про английского сыщика Шерлока Холмса читал?

— А кто их не читал?

— Его прототипа звали Джозеф Белл, — объяснил Кравцов, видевший как-то в Падуанском "Синема" фильму, в которой Конан Дойль рассказывает эту историю. — Белл был профессором медицинского факультета в Эдинбурге. И Конан Дойль учился у него и на манер доктора Ватсона чуть ли не ассистировал однажды в раскрытии какого-то преступления.

— Что, серьезно?

— Я похож на шутника?

— Вот это хороший вопрос, — Семенов достал портсигар, открыл, не отводя взгляда, достал папиросу. — Я не спрашиваю тебя, что ты знаешь и от кого. Лады?

— Лады, — легко согласился Кравцов, ожидая продолжения.

— Забудь! — предложил Семенов, закуривая. — Я умею быть благодарным, — кивнул он на ящики и выпустил клуб дыма.

— Почему было просто не закруглить тему? — поинтересовался Кравцов, изобразив кистью руки петлю.

Страха не было. Хотел бы Семенов его убить, убил бы. Однако и оставлять вопрос не проясненным не следовало. Нельзя иметь за спиной две тени.

— Я тебе не враг, — ответил на вопрос Семенов, старательно избегая, как уже заметил Кравцов, называть вещи своими именами. — Скорее, друг, ведь так?

— Я тоже так думал, — пожал плечами Кравцов.

— А я и сейчас так думаю, — Семенов поискал, куда стряхнуть пепел, не нашел, разумеется, и соскочил с подоконника. — И еще я знаю, что твоему слову можно верить.

Он подошел к столу и стряхнул пепел в импровизированную пепельницу.

— Я тебе ничего не обещал.

— Так пообещай.

"Можно и пообещать. В конце концов, я знаю все эти подробности из еще несвершившегося будущего. Другое интересно, как он узнал?"

— Твои дела — твои, — сказал он вслух. — И я в них не участвую.

— Никоим образом, — покачал головой Семенов. — Я и теперь не понимаю, откуда ты…?

— А ты? — прямо спросил Кравцов.

— Я по взгляду догадался, — не стал упираться Семенов. — По интонации. Я такие вещи, Макс, как с листа читаю, поверь. Школа жестокая, я же не по солдатской линии пошел, сам знаешь. Итак?

Могло случиться и так. В конце концов, Кравцов не покерист и не разведчик. Держать взгляд не обучен. Не потеть, не сбивать дыхания, кто б его такому научил? Да и не нужно было. Он же и в подполье, в настоящем преследуемом властями подполье находился не так чтобы долго, да и давно это было. Давно…

— Ну, а мне один покойный товарищ перед самой моей смертью рассказывал кое-что, — сказал он вслух. — Без цели. Не специально. Просто к слову пришлось.

— Ага! — кивнул Семенов, взгляд которого вдруг стал чрезвычайно задумчивым. — Вот оно как. Тогда, да. Понимаю. Спасибо.

— Да, не за что.

— Есть за что.

— Ну, как знаешь, — Кравцов затушил окурок и полез за кисетом. — Ты не девушка, уговаривать не буду.

— Угощайся, — открыл перед ним серебряный портсигар Семенов. — И не забудь, — скосил он взгляд на новый ящик. — Долг платежом красен.