Когда поезд остановился для проверки, он забрался под локомотив, зацепился между колесных пар и так уехал. На ближайшем крутом повороте, где поезд сбавил скорость, он отцепился. Поезд проехал над беглецом, и он исчез в лесу. Ему было ясно, что бежать надо в северном направлении.

Вскоре побег обнаружили, и начальник команды позвонил в лагерь. Прежде всего в таких случаях моторизированные отряды занимали мосты. Когда заключенный подошел к Большому водному маршруту Берлин-Штеттин, он увидел, что мост занят. Он спрятался в дупле ивы, из которого мог видеть канал и мост. Я сам много раз проехал мимо этой ивы. Ночью он переплыл канал. Дальше он побежал, сторонясь деревень и дорог, в северном направлении. Он раздобыл гражданскую одежду в рабочем домике песчаного карьера. Питался он молоком коров, которых доил на пастбищах, и собранными в полях плодами. Так он прошел Мекленбург и добрался до Балтийского моря. Возле рыбацкой деревни ему удалось раздобыть стоявшую под парусом лодку, и на ней он поплыл в Данию.

Незадолго до входа в территориальные воды Дании он наткнулся на рыбаков, которые узнали его лодку. Рыбаки задержали его и, поскольку сразу заподозрили в нем беглеца, они отвезли его в Варнемюнде.

Один уголовник из Берлина работал маляром в домах эсэсовского поселка за пределами цепи охранных постов. Он завязал знакомство со служанкой жившего там врача и стал ходить в дом, где время от времени работал. Ни врач, ни его жена не заметили любовную связь своей служанки с заключенным. Однажды врач с женой на время уехали, а их служанка получила отпуск. Для уголовника это был подходящий случай.

Служанка оставила приоткрытым окно в подвале, через которое он забрался, когда узнал об отъезде хозяев. На верхнем этаже он снял одну из стенных панелей и под скатом крыши оборудовал для себя тайник. В деревянной стене он просверлил дыру, через которую ему было видно цепь сторожевых постов и большую часть поселка. Он запасся провизией и питьем. На всякий случай у него был при себе и пистолет. Когда зазвучала сирена, он спрятался в укрытии, подтащил к стенной панели мебель и затаился.

Во время поисков обследовались также дома поселка. Я сам в первый день поисков был в упомянутом доме, потому что он, тогда покинутый хозяевами, показался мне подозрительным. Но я не нашел там ничего подозрительного. Был я и в комнате, где под скатом крыши в этот момент сидел уголовник, державший снятый с предохранителя пистолет.

Позднее он сказал, что обязательно выстрелил бы, если бы его тогда нашли. Он хотел бежать, поскольку дело по обвинению в убийстве, много лет назад приостановленное, получило новый ход после того, как его из гомосексуальной ревности выдал сообщник в лагере.

Цепь сторожевых постов простояла четыре дня. На пятый день он с первым утренним поездом уехал в Берлин. Он переоделся в костюм врача из его гардероба, и проводил время в пиршествах, забираясь в его кладовую и кухню. Об этом свидетельствовало множество опустошенных бутылок из-под ликера и вина. Он прихватил с собой два тяжелых чемодана с серебром, бельем, фотоаппаратами и другими дорогими предметами. Время, чтобы их выбрать, у него было.

Через несколько дней полицейский патруль случайно задержал его в одном подозрительном берлинском баре, где он пытался сбыть последние вещи из чемоданов. Служанка, с которой он даже договорился о свидании, была отправлена в Равенсбрюк.

Когда врач вернулся домой, он был неприятно поражен. Айке еще хотел привлечь его к ответственности за оружие, однако отказался, когда врач выдвинул требование о возмещении значительного ущерба.

Вот только три примера, которые мне вспомнились, маленький фрагмент из довольно пестрой жизни КЛ[64].

Насколько я помню, на Рождество 1939 я в Заксенхаузене стал шутцхафтлагерфюрером[65]. В январе 1940 внезапно прибыл РФСС, и после этого последовала смена коменданта[66] Прибыл Лориц. Он должен был позаботиться о том, чтобы распустившийся, по мнению РФСС, лагерь снова стал «образцовым». Однажды, в 1936 я уже пережил такую ситуацию в Дахау[67]. Прекраснее времечка в моей жизни не было. Лориц уже давно гонялся за мной. Сначала я очень разозлил его тем, что в 1938 отбыл в качестве адъютанта к его заклятому врагу[68]. Он думал, что я добился перевода за его спиной. Но это было не так. Комендант Заксенхаузена вытребовал меня, потому что видел, что в Дахау я был отодвинут на задний план, потому что я оставался верным ему, когда он был шутцхафтлагерфюрером в Дахау. Лориц был очень злопамятен. Он достаточно часто давал мне почувствовать свою немилость. По его мнению, в Заксенхаузене слишком уж смягчились нравы — это касалось и эсэсовцев, и заключенных.

Тем временем умер старый комендант Барановский, и Айке, который был слишком занят формированием своей дивизии[69], удовлетворил его [Лорица] просьбу. Глюкс[70] так или иначе не был благосклонен к Барановскому. Возвращение в КЛ Лорица ему нравилось гораздо больше[71]. Ведь в его лице он, «старый» комендант, увидел хорошую опору в качестве нового инспектора.

Как только понадобилось срочно создать Освенцим, инспекции не пришлось искать коменданта долго. Лориц мог отпустить меня, чтобы получить шутцхафтлагерфюрера, который подходил бы ему больше — им оказался Зурен, последний комендант Равенсбрюка[72], который был адъютантом Лорица во всеобщих СС.

Так я стал комендантом вновь создаваемого карантинного лагеря Освенцим[73]. Это оказалось весьма далеко, в Польше. Там неугодный Гесс мог дать перебеситься своему трудовому энтузиазму — таково было мнение Глюкса, инспектора концлагерей. Под таким знаком я принял своё новое задание. Сам я никак не рассчитывал так быстро стать комендантом, тем более, что ещё несколько старых шутцхафтлагерфюреров уже давно ждали освобождающихся комендантских мест. А задание было непростым.

Я должен был в кратчайшие сроки создать транзитный лагерь на 10.000 заключённых из существующего, хотя и застроенного хорошо сохранившимися зданиями, но совершенно запущенного и кишащего насекомыми комплекса. В смысле гигиены отсутствовало практически всё. В Ораниенбурге мне сказали на дорогу, что я не могу рассчитывать на большую помощь, что я должен по возможности помогать себе сам. Не хватало именно того, чего уже не первый год не хватало повсюду в рейхе.

Было намного легче построить новый лагерь, чем срочно создать, как это было приказано вначале, что-то пригодное из неподходящего конгломерата зданий и бараков[74]. Я ещё не доехал до Освенцима, а инспектор зипо и СД в Бреслау[75] спрашивал, когда могут быть приняты первые транспорты. С самого начала мне стало ясно, что из Освенцима что-то полезное может получиться лишь благодаря неустанной упорной работе всех — от коменданта до последнего заключённого. Но для того, чтобы иметь возможность впрячь в работу всех, мне пришлось покончить с устоявшимися традициями концлагерей. Требуя от подчинённых высшего напряжения, я должен был показывать в этом пример.

Когда будили рядового эсэсовца, я вставал тоже. Прежде, чем начиналась его служба, я проходил рядом, а уходил позже. Редкая ночь в Освенциме обходилась без того, чтобы мне не позвонили с сообщением о чрезвычайном происшествии. Если я хотел получить от заключённых хорошие результаты, приходилось, — в отличие от норм, сложившихся в концлагерях, — лучше с ними обращаться. Я исходил из того, что размещать и кормить их мне удалось бы лучше, чем в старых лагерях. Всё, что там мне не казалось достаточно хорошим, я хотел изменить здесь. Под этим я понимал также привлечение заключённых к охотно выполняемой, созидательной работе. При этих условиях я мог также требовать от заключённых исключительных результатов работы. С этими факторами я считался твердо и определенно.