Впрочем, ее-то, может, просто убьют завтра, и проблема решится сама собой.

Саша улыбнулась.

— Истории о людях, иссыхающих или совершающих безумства от неразделенной любви, мы знаем всю жизнь. Но когда это происходит с тобой, тебе кажется, что ты — первый человек, переживающий это. На деле большинство тех, кто жил на свете, проходили через что-то подобное.

— Как проходили?

— По-разному. Кто-то просто пережидал. Это закончится. Ты не ускоришь этого, как бы ни старался. Но однажды ты вдруг заметишь, что уже способен думать о чем-то другом. А некоторые не могут переждать. Не потому, что слабые — наша страсть направляет нашу силу против нас самих. Кто-то ломается, вешается на вожжах, спивается, отказывается от собственной жизни — находит свое умиротворение так или иначе. И есть те, кто через эту боль обретает источник великого сострадания и великой силы. Не позволяет боли сожрать себя, потому что видит ее в других людях.

— Так делать-то мне что, комиссар?

— Ты сам знаешь, что тебе делать, солдат. Сражайся. Убивай врагов. Станет легче, вот увидишь. Глупо умирать без хорошей причины!

Глава 27

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Июль 1919 года

— Эй, комиссар, не спеши так. Вопросики тут к тебе накопились у людей, кровушку свою за власть Советов твоих проливавших.

— Говорите, — ответила Саша так спокойно, как только могла. Встала так, чтоб стена амбара оказалась у нее за спиной.

Их трое, Мельников и те двое, что вечно таскаются за ним. Зря она пошла в штаб одна по темноте. Устала от людей. Идиотка. Привыкла, что в расположении полка ей ничего не угрожает. Не учла, что обстановка изменилась стремительно.

— Вопросики следующие. Какого рожна большевички послали нас подыхать в этой заднице? Где теперь ваша хваленая партия с ее сладкими обещаниями? И чем теперь ты, комиссар, отличаешься от обычной бабы, которая возомнила, будто может командовать полком?

Мельников явно наслаждался ситуацией. Двое других радостно загоготали и сделали шаг вперед.

— Я понимаю. Вы устали, — Саша отчаянно пыталась подобрать верный тон. — Вам страшно. Но если не терпится поскорее сдаться на милость офицерью, почему так прямо и не сказать?

— А не ты теперь командуешь, о чем мне говорить, о чем помалкивать, — сказал Мельников. — Вышло ваше комиссарское время.

Они снова ступили вперед, сокращая дистанцию. Несмотря на темноту, Саша могла рассмотреть бугристое лицо Мельникова, его отвисшую нижнюю губу и рыбьи глаза навыкате. Цугцванг называется такая ситуация в шахматах. Что бы Саша теперь ни сделала, это ухудшит ее положение. Застрелить она успеет только одного, другие двое порешат ее на месте. Стрелять в воздух? Может, кто-то услышит и придет, но если нет? Да и не факт, что тот, кто придет на выстрел, встанет на ее сторону. Угрожать им ей нечем. Гипноз? Они уже не свои для нее. Но они хотят только выместить на ком-то свою ярость, этого в них она не сдержит.

Только не бояться! Ничего необратимого еще не случилось, сказала себе Саша, пытаясь справиться с дыханием. Если они ударят ее, толкнут на землю, разорвут на ней одежду, тогда дороги назад им не будет. Но пока можно дать им — и себе — возможность выйти из этой ситуации, не потеряв лица.

…А ведь если б она осталась с Щербатовым, эти скоты не посмели бы никогда не то что тронуть ее — глаз на нее поднять…

— В пятьдесят первый полк никого не мобилизовали против воли, — Саша смотрела Мельникову в глаза твердо, но без угрозы. — Вы сами выбрали службу под началом краскома Князева. А он принял решение защищать советскую власть. Воевать за общее дело народа. Вы со своим командиром или против него?

Кажется, упоминание имени Князева слегка охолонуло их.

— Приходите завтра на митинг, — закончила Саша. — Станем говорить открыто, при всех.

Повернулась, чтоб пройти мимо них. Шаг. Другой. Третий. Ей почти удалось их миновать.

— Командир, бают, плох совсем, — пробурчал один из солдат.

— А у нас остались еще вопросики, — сказал Мельников. — Расскажи нам, комиссар, как тебе удалось вернуться из плена живой? Что ты им рассказала, чего насулила, чтоб тебя выпустили? О чем шепчешься теперь с командирами?

— Верно ли судачат, — спросил другой, сплевывая Саше под ноги, — что ты со своими только такая недотрога, а перед полковником раздвинула ноги по первому требованию?

Они перегородили Саше путь. Она потянулась к маузеру, уже понимая, что не успеет…

— Что здесь происходит? — голос Белоусова звучал спокойно, даже расслабленно, но солдаты сразу же подобрались. Интонации офицера, для которого приказывать солдатам так же естественно, как для рабочего управлять станком. — Мельников, Борисов, Ткачев, что тут делаете? Отбой уже был. А ну марш по месту размещения. Александра Иосифовна, вас ждут в штабе.

Солдаты расступились, Саша быстро прошла мимо них, не снимая руки с маузера.

— Вы как нельзя вовремя, Кирилл Михайлович, — сказала Саша, когда они отошли от солдат. — Повезло мне, что вы проходили мимо.

— Я, собственно говоря, искал вас, — ответил Белоусов. — Встреча давно закончилась, а вы все не возвращались. Вот я и решил удостовериться, что у вас дела обстоят благополучно.

— Спасибо, Кирилл Михайлович. Опять вы спасли мою шкуру. В который раз уже.

— Такова моя планида, — улыбнулся Белоусов. — Можете опереться на мою руку, если желаете. Вы устали, я же вижу.

— Благодарю, — Саша воспользовалась его предложением. Ее била дрожь, и ноги плохо слушались. — А кто меня ждет в штабе среди ночи?

— Я и ждал. Думал разузнать, как прошла встреча с солдатами.

— Хотят сдаваться. Им стыдно признать, сваливают друг на друга ответственность. Ранеными прикрываются — мол, все ради них, а так-то мы бы, мол, ого-го, до последней капли крови. Постановили завтра на митинге всем полком решить.

Они дошли до штаба.

— Там внутри уже спят, — сказал Белоусов. — Теснота ужасающая, все вповалку на полу…

Саша села на бревна, на которых говорила сегодня с Ванькой.

— Что Князев?

— Слег. Жар у него. Но от врачебной помощи упорно отказывается.

— Скверно… Командир сказал, мы не в окружении, это так до сих пор?

— Это так. С запада стоит их батальон, не больше. Нас уже списали со счетов: командир ранен, комиссара, как они полагают, нет. Ждут, когда сдадимся. Аванпосты переругиваются, шальные выстрелы были с обеих сторон. Но в целом спокойно пока. С востока никого, можно отступить в леса.

— А сами вы чем заняты?

— Готовлюсь сдавать полк.

— Это как?

— Собираю документы, до последнего клочка. И прочее: затворы и оптические прицелы пушек и пулеметов, например. Все ценное, что не смогут забрать с собой те, кто уходит в лес.

— Все это вы складываете в одном месте?

— Да. На один дом взрывчатка у нас еще осталась. По-хорошему, следовало бы таким же образом поступить со всем полковым имуществом. Повозки сжечь. Коней перебить. Личное стрелковое оружие привести в негодность. Но контроля над личным составом нет. А так бы оставили только продовольствие и медикаменты — то, что неприятель, если пожелает, сможет употребить на снабжение пленных.

Саша подумала про дом, где располагался штаб. Поколения живущих здесь любовно украшали и обустраивали его. А теперь хозяевам, скорее всего, не позволят забрать даже самые ценные вещи, все взлетит на воздух вместе с имуществом пятьдесят первого полка.

Саша тряхнула головой. Снова она беспокоится не о том.

— Хорошо, что даже в нашей патовой ситуации вы знаете должный порядок действий, Кирилл Михайлович. А сами вы намерены уходить в леса?

— Я остаюсь с полком и командиром. Стар я слишком для партизанщины. Вы просто не имеете представления о такого рода войне, Александра Иосифовна. Одни бытовые условия чего стоят. То, как мы размещены сейчас, в сравнении покажется гранд-отелем. Уже не будет никакого снабжения из центра. Партизаны обыкновенно, если называть вещи их именами, грабят местное население.