Врач уже раскладывал на крышке сундука свои инструменты — прямо поверх списка погибших бойцов пятьдесят первого полка.

— Нужен свет, есть вторая лампа в доме? — деловито распоряжался он. — И чистая вода, ведра три, не меньше. Медсестра снаружи ждет, побоялась войти, позовите. И чтоб все вышли, только медперсонал остается. Вас это тоже касается, товарищ комиссар. Власть будете с командиром делить, а в операционной командую я.

***

— Действие наркоза закончилось, — сказал врач, — но пациент в себя не пришел.

— Вы можете разбудить его? — спросила Саша. Ночь сменилась серым холодным рассветом. До митинга оставалось меньше трех часов.

— Не могу. Он не спит, это другое состояние… оно называется “кома”. Он между жизнью и смертью сейчас.

— Операция прошла неудачно?

— Хотите верьте, хотите нет, товарищ комиссар — все, что было возможно в этих условиях, мы сделали. Флегмона купирована, гангренозный процесс остановлен. И все же потеря конечности… не всякий, даже самый сильный, организм такое переносит. От трети до четверти летальных исходов после ампутации. Сейчас мы не можем больше ничего для него сделать. Ему надо давать воду каждые два часа. Сладкую, если сможете найти сахар — не сахарин только ни в коем случае. Или хотя б просто чистую. Слушайте, вы можете, разумеется, расстрелять меня. Но я прошу вас — или сделайте это сейчас, или отпустите меня к тем пациентам, которым я еще могу помочь.

— Патронов не напасешься вас всех расстреливать, — ответила Саша. — Все делают, что только могут, и ни у кого ни черта путного не выходит! Вы действительно не можете ему помочь?

— Теперь — нет. Я бы посоветовал молиться за него, но для вас это, полагаю, лишнее…

— Я поняла. Ступайте.

Саша отправила Ваньку искать сахар и села на забрызганный кровью пол рядом с кроватью. Взяла Князева за руку — за правую руку, левой у него уже не было. Поднесла его пальцы к губам и стала дышать на них, пытаясь отогреть.

Жар и краснота ушли, как не бывало. Пульс едва прощупывался. Саша не могла услышать его дыхание… но могла почувствовать, настроившись на него. Проложив связь.

Не в первый раз она сидела рядом с человеком, стоящим у грани между жизнью и смертью. Саша так и не поняла, что на самом деле произошло год назад в Петрограде. Она действительно вызвала к жизни демона контрреволюции или случившееся было игрой воображения, ни на что, по большому счету, не повлиявшей? Но в любом случае она допустила ошибку — и теперь появился шанс исправить ее.

С Щербатовым она действовала вслепую и не справилась с волной. Позволила течению увлечь себя. Вместо того, чтоб привязать объект воздействия к своей идее, дала жизнь идее его собственной. Что ж, прошедший год ее многому научил. Друзья, которых она потеряла, испытания, через которые она прошла, мужчина, от которого она отказалась — все это сделало ее сильнее. Теперь она владеет собой — и способна получить власть над другим человеком.

Князев прав, полк не послушает своего комиссара. Пятьдесят первый — полк Князева, не ее.

Но велика ли в том беда, если сам Князев станет ее.

Глава 28

Полковой комиссар Александра Гинзбург

Июль 1919 года

Усталость отступила. Саша чувствовала себя сильной, спокойной, собранной. Она знала, что ей следует делать. Тот, кого она спасла год назад, сделался вдохновителем реакции. Тот, кого спасет теперь, должен стать защитником революции.

Очень осторожно Саша начала устанавливать связь. Ее дыхание и пульс постепенно замедлялись. Конечно, она может умереть сама вместо того чтоб вытащить к жизни Федора. Но это не страшно — она погибнет, пытаясь сделать то, что должна.

Спешить было некуда. Все когда-либо существовавшее время сейчас принадлежало ей.

Саша прикрыла глаза и мысленно протянула нить от себя к Князеву. Тогда, год назад, она не понимала, что делает. Теперь знала: нить свяжет их намертво — и навсегда.

Сам Князев этого бы не хотел. “Щербатов будто ставленный”, — сказал он, объясняя, почему ему не по нраву Новый порядок. Но его желания, как и ее, не имели значения. Наши жизни не принадлежат нам.

Теперь служение революции станет проще для него. Он перестанет пить, волочиться за юбками, перечить своему комиссару.

Она спасет командира, хочет он того или нет — так же, как Щербатов пытался спасти ее саму. Вот только Щербатов не смог, а она сможет. В этом она несоизмеримо сильнее. Она теперь во многом будет сильнее.

Ее враги, чтоб победить большевиков, взяли на вооружение методы большевиков. Что ж, значит, она позаимствует методы своих врагов. На войне как на войне.

Ее собирались пытать до беспамятства, чтоб завладеть ее силой, да? А ведь все, что она на деле умела — парочка салонных фокусов. Но вдруг она не знает о себе чего-то важного? Вдруг они правы и у нее действительно есть сила, способная влиять на ход истории? Значит, пришло время эту силу обрести и пустить в ход, ни на что не оглядываясь.

Ее дыхание и пульс стали уже почти такими же медленными, как у Князева. Еще немного — она отыщет его там, куда он уходит, остановит, вернет к жизни.

“Никогда не применяй гипноз на своих”, учил Бокий. Простите, Глеб Иванович, но время правил прошло. Настало время решительных, ничем не ограничиваемых действий.

Связь стала прочной, надежной. Надо только дать командиру знать, чем она теперь привяжет его к миру живых. Борьба за революцию… за общее дело народа… за свободу.

За свободу?

Но разве можно лишить человека свободы, чтоб он сражался за свободу?

“Мы воюем за будущее, в котором все станут свободны. Только это и важно. Свобода”.

Это она сказала сегодня Ваньке.

Саша лгала, когда для революции так нужно было — врагам, друзьям, самой себе. Командиру она до сих пор всегда говорила правду — и потому дожила до дня, когда сможет обмануть его по-крупному.

А Ванька — то самое будущее, ради которого все и делается.

Если ты лжешь будущему, за которое сражаешься — сражаешься ты за него на самом деле или подменяешь его другим?

Но от жизни Князева зависит смысл и цель ее жизни — будущее их полка. Будущее революции, быть может.

На все ли можно идти ради революции?

Или революция, ради которой идут на все, перестает быть той революцией, ради которой стоило идти на все?

Она не сможет смотреть в глаза Ваньке, не сможет.

Осторожно Саша отпустила нить, протянутую между ней и командиром. Дыхание и пульс постепенно возвращались к обычному ритму. Только у нее. Князев остался там, где и был.

Она все еще держала его правую руку в своих.

— И все-таки ты возвращайся ко мне, Федя, — сказала она вслух, без всякого гипноза, зная, что он не слышит ее. — Силой я не стану тебя тащить с того света. Но ты все же возвращайся, пожалуйста. Ты так нужен мне, Федя. Так нужен нам всем. А коли уж не можешь вернуться — ступай с миром.

Изнеможение навалилось в один миг, будто снежная лавина, и прямо на грязном полу возле его кровати она заснула.

***

— Не имею намерения вас задеть, Щербатов, однако должна вам сообщить, что я не впечатлена. Не то чтоб я так уж многого от вас ожидала… Но то, что вы практикуете — это не о власти. Это о примитивном насилии.

— Не могу с вами согласиться, Саша. Вы, марксисты, полагаете человека функцией от производственных отношений и гордитесь своим якобы реалистичным взглядом на вещи. Но вы не принимаете во внимание более глубокий уровень человеческого существования.

— Неужто бессмертную душу?

— Животное.

Пока они шли через поле, Саша собирала букет: анис, девясил, багульник. Поднесла цветы к лицу, глубоко вдохнула запах каждого по отдельности и всех вместе.

Здесь, во сне, она в общих чертах помнила, кем были они с Щербатовым и что произошло между ними. Но отсюда это представлялось не более значимым, чем прочитанная некогда книга. Интересно, однако, было разобраться в природе того, что развело их, таких близких здесь, по разные стороны пропасти.