Как раз в этот миг Бергон очнулся и с глухим стоном, больше походившим на мычание, попытался сесть. Калим подхватил его за руку и помог опереться спиной о стену, после чего достал флягу и влил в рот заморийца порцию вина. Это подействовало, и юноша обвел присутствующих мутным взглядом.

— Ты помнишь что-нибудь? — поинтересовался Калим.

Бергон сделал второй глоток и неопределенно замотал головой.

— Помню, что почувствовал опасность и подошел к самому выходу из коридора,— заплетающимся языком принялся объяснять он,— мне послышалось там какое-то шевеление. Потом перед глазами мелькнуло что-то белое… И все.

— Ладно.— Конан поморщился. Все эти разговоры были бессмысленны: все, что замориец мог запомнить, они знают и без него.— Сейчас-то как себя чувствуешь?

Тот вновь помотал головой.

— Как после крепкой пьянки… И нога побаливает,— пожаловался он.

— Идти сможешь?— спросил киммериец.

— Думаю, да,— ответил Бергон, но в голосе его не было привычной уверенности.

— Что ты задумал?— встревожилась Олвина.

— Что, что…— беззлобно проворчал Конан.— Уходить отсюда надо, вот что!

— Так, значит, все пропало? — огорчился замориец.

— Ну почему же пропало?— Северянин усмехнулся.— Вот отведем вас с Олвиной наверх, и можно будет вернуться обратно, чтобы довершить начатое.

— Но вас же останется только двое! — в отчаянии выкрикнула девушка.

По ее мнению, этот безумный план больше походил на самоубийство, чем на попытку отыскать талисман.

— Я вернусь сюда, даже если останусь один!— отрезал киммериец, и Олвина перестала спорить.

Обратно возвращались не торопясь, ориентируясь по расставленным северянином меткам, которые в свете факелов горели алыми огнями. Конан невесело усмехнулся: все-таки пригодились. Как они видны в темноте, он проверять не стал: было не до этого. Киммериец поддерживал девушку, которая поначалу упрямо пыталась ступать на больную ногу. Правда, она быстро поняла, что на двух у нее получается еще медленней и перестала сопротивляться. Бергон довольно сносно передвигался, опираясь о плечо Калима. Так они и шли потихоньку, и прошли уже достаточно приличное расстояние, когда из бокового прохода им навстречу выскочили три существа, на первый взгляд показавшиеся людьми.

Заблуждение это длилось всего мгновение, потому что в следующий миг путники увидели, что у пришельцев по три глаза, расположенных в одну линию на oгромной башке, практически не имевшей шеи. Синюшная, бугристая, как у жабы, кожа покрывала тела, похожие на бочки. На руках и ногах красовались внушительных размеров когти, венчавшие пальцы.

Конан, не раздумывая, выхватил меч и, выставив его перед собой, замер в ожидании. Калим остановился в такой же позе шагах в десяти впереди. Поскольку Бергону идти было легче, они и двигались соответственно быстрее, так что теперь обе пары разделяло приличное расстояние.

Дальше события развивались стремительно и в то же время неправдоподобно глупо: если незнакомцы и обладали зачатками разума, то наверняка были совершенными дикарями. Видимо посчитав меч Конана простой палкой, трехглазый попытался размашистым быстрым ударом выбить его из рук киммерийца, но это привело лишь к тому, что ладонь его оказалась рассеченной надвое до самого запястья, и Конан понял, что теперь уже медлить не имеет смысла. Сделав резкий выпад, он снес трехглазую голову и, не дожидаясь, пока она упадет на землю, поддал по ней ногой. Разбрызгивая по стенам кровь, башка, кувыркаясь, полетела вперед и со смачным шлепком ткнула в спину противника Калима, который от этого удара с размаху налетел грудью на меч зингарца. Похоже, оставшийся в живых дикарь оказался самым сообразительным из троих, потому что, видя, как оборачивается дело, развернулся и благоразумно дал деру.

— Здорово это у тебя получилось,— ухмыльнулся, обычно молчаливый Калим, вытягивая меч из груди трупа.

— Мало чести. Эти двое совсем не ценили себя,— отмахнулся киммериец.— Нам нужно двигаться быстрее. Не все здесь так охотно бросаются грудью на меч.

Он поднял Олвину на руки, и они пошли к выходу. Теперь Конан и Калим шли рядом, лишь иногда останавливаясь, чтобы осмотреться и прислушаться.

— Ты хотела хорошее предсказание? — спросил вдруг ковылявший рядом с Конаном замориец, и Олвина с интересом посмотрела на него.— Скоро увидим солнце!

Вербар был доволен тем, что ему удалось найти достаточно благозвучный предлог и остаться в одиночестве наверху, а не идти вниз с остальными. Пожалуй, если бы потребовалось внятно объяснить истинную причину своего странного поступка на словах, он бы не смог этого сделать. Так… Что-то на уровне смутных, не передаваемых словами ощущений, которым он привык доверять, потому что никогда еще за его долгую жизнь они не подводили старого мага. Однако это были его собственные ощущения, а потому и убедительно они звучали лишь для него. Поняли бы его правильно остальные, он не знал и предпочел неправдоподобной правде вполне правдоподобно звучавшую ложь.

Размышляя о превратностях судьбы, которые заставляют порой лгать тем, к кому испытываешь искреннюю симпатию, он остановился у замшелого камня и подставил лицо свежему ветру, растрепавшему его седые волосы и бороду, напитывая свежестью тело. Он наслаждался видом бескрайнего синего неба, не в силах оторвать от него восторженного взгляда, и одновременно чувствовал, как четверка его молодые друзей идет по коридорам, камней которых никогда не касался благодатный свет Ока Митры. Он словно незримо присутствовал рядом, бестелесным призраком следовал за ушедшими вперед друзьями, искренне радуясь, что никакие опасности пока не встали у них на пути.

Больше того, Вербар ощущал настроение каждого из них, понимал, кто чего стоит.

Он с удовлетворением осознавал настороженную готовность к любой неожиданности короля Аквилонии, непонятно зачем оказавшегося в этой группе. Он открыто объявил, что пришел за Шаром Всевидения, но это ничего не объясняло, кроме одного: причина, толкнувшая его на столь опасное дело, была очень серьезной, но это ясно и так. Постоянно готовый ко всему, он, пожалуй, был самым надежным звеном короткой цепочки смельчаков, которые шли сейчас, быть может, навстречу смерти.

Старому магу нравилась и даже внушала уважение внутренняя собранность зингарца. Благородный Калим, безмолвно признававший превосходство киммерийца, отвагой вряд ли уступал своему товарищу и был, безусловно, надежным спутником, на которого всегда можно положиться.

Мысли старца с нежностью коснулись прекрасной Олвины. Он знал, что девушка слывет умелым бойцом и ее мастерству могут позавидовать многие мужчины, но…

При всех своих неоспоримых достоинствах она оставалась женщиной, и старый маг волновался за нее. К тому же он чувствовал любовь девушки к королю, а чувство это, равно способное толкнуть и на подвиг, и на глупость,— плохой советчик в опасном деле.

С теплотой подумал старец и о Бергоне, который хоть и был уже взрослым и сильным юношей, но, в сущности, оставался просто веселым и бесшабашным мальчишкой. Правда, он обладал полезным для них даром предвидения или, скорее, предчувствия, но дар этот был в нем еще не развит, и правильно пользоваться им замориец не умел.

Таким образом, мысленно оценив каждого, Вербар почувствовал в душе странное смятение, потому что пришел к неприятному для себя и, признаться, неожиданному выводу — единой команды не получилось. Не говоря уж о том, что она оказалась самой малочисленной из всех предыдущих, лишь двое из четверых действительно были сильными бойцами, способными хладнокровно идти к намеченной цели. Правда, двое эти стоили доброго десятка, но маг знал по опыту, что соотношение сил часто оказывается решающим и даже великий воин может быть бессильным перед огромной враждебно настроенной толпой.

Бергон и Олвина вызывали у старца сильную тревогу. В зависимости от ситуации эти двое могли совершить нечто из ряда вон выходящее, спасая остальных, но могли и подвести, сведя на нет старания Конана и Калима… И все-таки мага не покидала странная, противоречившая здравому смыслу уверенность в том, что эта группа — самая сильная из всех, уже пытавших счастья в заброшенном подземелье черного колдуна и встретивших ужасную смерть в его мрачных недрах.