Заглянет Холованов:

– Чахнешь?

Любопытная картиночка в Наркомате связи вырисовывается: все портреты на стенде связаны красными ниточками. Все свои люди. Все. Только одно исключение. Прислали им в прошлом году майора, который окончил Военную электротехническую академию. Зовут майора – Терентий Пересыпкин. Вкалывает, судя по записям разговоров, за всех. Те, кто из НКВД, – в вопросах связи не все понимают.

На стенде портрет майора Терентия Пересыпкина – в самом низу. К нему со всех сторон черные ниточки тянутся. Все его ненавидят. От самого Бермана к Пересыпкину – черная ниточка. Давно бы расстреляли Пересыпкина, только тогда связь в стране может разладиться. Потому терпят.

Настя на майора Пересыпкина дело потребовала и все катушки с магнитофонными записями: крутой мужик, по жизни идет – не гнется, имеет наглость при своем мнении оставаться, с самим Берманом в кабинете ругался…

Надо бы товарищу Сталину доложить.

Майор Терентий Пересыпкин перестал ходить домой: что толку? Метро, потом троллейбус, потом еще автобус ждать. А его нет. Доберешься до дома, а там уже посыльный на мотоциклетке ждет: вас вызывают. Имел майор неосторожность хорошо в академии учиться и по распределению имел несчастье попасть не в армию, а в Наркомат связи. Протестовал. Доказывал. Но объяснили: в мирное время все системы связи страны подчинены чекистам. Это логично. Кто-то что-то сказал – они все знать должны. Но во время войны все системы связи будут использованы в военных целях. Дело к войне, это каждый видит, и пора понемногу системы связи военизировать. Ты – первая ласточка, потом еще военных присылать будут.

Попал Пересыпкин в наркомат и тоскливо присвистнул: все в наркомате чекисты.

Он к ним всею душой, но они – избранные, а он – черная кость. А он – не их кровей. И говорят они о чем-то своем, весьма далеком, и язык у них свой, и манеры не те, даже звания воинские не те: он, майор, носит знаки различия майора, а у них майоры ходят со знаками различия полковников. И людей они кличками называют. Говорят о ком-то – никогда не поймешь, о ком именно.

Одним словом, попал. До войны дожить Терентий Пересыпкин не надеется. По выпуску из академии получил звание майора, и это явно его последнее звание. В таком окружении больше не получишь. Как бы и это не потерять. Да что там звание, голову бы сохранить. Работает днями, работает ночами. Ночами, оставаясь один, решает поутру поддаться, согнуться и всем чекистам по-собачьи улыбаться. Но приходит утро, и не получается у майора Пересыпкина улыбаться так, чтобы им нравилось. Характер не позволяет. Рад бы хвостом вилять, не выходит.

Видят чекисты, что не гнется майор Терентий Пересыпкин. Видят, что расстрелять бы пора. Да все руки не доходят. Судьба пока милует Терентия Пересыпкина. Удивляется он изворотам судьбы, а сам уже к аресту, пыткам и смерти готов. Ждет со дня на день. С часу на час. С минуты на минуту.

Чекисты окружающие тоже удивляются. Каждое утро приветствуют Пересыпкина изумленно: «А вас, Терентий, еще не расстреляли?»

Редко Настя к себе в комнату возвращается. Хорошо тут. Стучит дождь по крыше. Тепло, уютно. Печка поет. Печка такая же, как и в зале, только тут комнатушка маленькая, и тепла хватает. Решила Настя себе отдых назначить. Подняла телефон:

– Обед в сорок первую комнату.

– Сейчас два ночи.

– Правда? Я и не заметила. Ну сообразите что-нибудь.

– Сейчас сообразим.

Не спит Институт Мировой революции. В любое время дня и ночи поднесут вам обед. Можете называть его поздним ужином или ранним завтраком. Как понравится. Не спит Институт Мировой революции, стрекочут телеграфные аппараты, разбирают шифровальщицы тексты, по библиотекам и хранилищам документов такие же девочки, как Настя, согнулись над пухлыми папками, подтягивает «Главспецремстрой» вагоны с катушками магнитной проволоки, разгружают бойцы внешней охраны зеленые ящики, заполненные непонятно чем, гудят самолеты на аэродроме, уходят во мрак группы каких-то людей…

А Настя решила отдыхать.

Капают капли дождевые, текут по стеклу наклонному. Как же хорошо будет, когда она однажды проснется, а окно в наклонной крыше снегом завалено.

Но пока нет снега. Пока дождь в черном окне. Стучит дождь, воет буря, гудит в трубе.

Стукнули в дверь: ваш обед.

Хорошая жизнь у людей будет после Мировой революции. Только бы дожить. Но неплохая жизнь и до Мировой революции: на подносе тарелка с ломтиками горячего белого хлеба, слегка поджаренного в масле. Так французы едят. В бутылке холодное вино. Не что-нибудь – «Шабли». Белое мясо в листьях салата – это копченый фазан. Еще на блюде – ваза с душистыми яблоками, с виноградом кавказским, с нежными персиками. В дополнение ко всему – горячий серебряный кофейник. Просто и скромно. Налила себе Настя вина. Глотнула малый глоточек и задумалась. Сидит на кровати спиной к стенке, а рюмка так у губ и осталась. Решила Настя себе за много недель устроить один настоящий отдых: решила спать пять часов подряд, а может даже шесть, потом встать утром и побродить по лесам вокруг монастыря, просто так, а после того снова за работу на много недель.

Только проблема: отключиться от рабочего ритма мозг ее не может. Потому стынет горячий хлеб, приготовленный так, как любят французы. Забыла Настя про копченого фазана. Забыла про вино в рюмке, которую у губ держит. Не до вина.

Может, позвонить кому? Может, еще кто в монастыре после двух ночи уже не работает, но еще не спит?

Посмотрела Настя на трубку долгим непонимающим взглядом и вдруг схватила ее:

– Оператор, это Жар-птица. Холованова в мою комнату срочно.

Бросила трубку. Оделась. Опять трубку схватила:

– Холованова не в мою комнату пришлите, а в мой зал.

– Нет Холованова на месте.

– Как только появится, шлите ко мне.

По коридору вниз. Мрак. Ночь. Где-то светятся окошки, а меж домами темнотища. Дождь хлещет, ветер плащ рвет. Ничего, ничего, скоро следственный корпус, а там коридором – к своему залу. Тут хозяйство профессора Перзеева. Можно двором пройти, а можно и людоедским подвалом. Мимо клеток с людоедами. Людей всегда смерть влекла. Раздавят человека на улице – толпа вокруг. Глазеет. Чего глазеть-то? А тут есть на что посмотреть. Настя Жар-птица – такой же человек, как и все. Ее тоже смерть влечет. И если есть возможность смерти в глаза глянуть, кто ж такую возможность упустит. Она и не упускает…

Слух в монастыре: Жар-птица вызывает Дракона к себе по ночам. В какую комнату потребует, в такую Дракон и бежит. Где бы Дракон ни находился, что бы ни делал, все бросает – и к ней. В любое время дня и ночи.

Пришла Настя в свой зал, смотрит на стены, понимает ошибку.

Подставила лестницу и давай все фотографии со стен срывать.

Появился Холованов в девять утра. Вошел: в зале разгром. Сорваны фотографии со стен. Сколько времени, сколько работы на все ушло, и вот дура-девка все одним махом уничтожила.

– Сдурела от переутомления?

– Так нет же.

– Как мы теперь все это восстановим?

– Не надо, Дракон, все это восстанавливать. Надо новую картину складывать. Ошибка вот в чем. Для наглядности я большие фотографии использовала, а нужны маленькие: восемь на двенадцать.

– Так не увидишь же ни черта под потолком!

– Увидишь, если захочешь. Лесенку подставишь. Расскажу, в чем ошибка. Я использовала большие фотографии, поэтому на одной большой стенке поместилось руководство НКВД. На других стенах и на стендах – руководство смежных и родственных организаций. Получилось много отдельных структур. Но это неправильно. НКВД, Наркомат лесной промышленности, Наркомат связи, Главзолото, Главное управление капитального строительства Наркомата путей сообщения, строительство шоссейных дорог, Дальстрой и т.д. и т.д. – все это одна структура. Единый организм. Так и надо их всех – на одну стеночку. Фотографии – поменьше, да лепить плотнее. И всех их ниточками соединить, вот тогда единый организм получится. Вот только тогда правильную картину их мощи увидим.