Внутри что-то есть. Но остались без ответов два вопроса. Как Бочаров туда внутрь попадает? Как Насте туда попасть?

С Бочаровым просто. Кто-то до него прорыл в храм подземный ход. А двери и окна замуровал. Подземный ход – не проблема. Если тут людей стреляют много лет, то дармовой рабочей силы хватало. И не только мускульно-землекопательной, но и умственно-инженерной. Рыть можно было кое-где и открытым способом. Тут все время землю роют. Никто не удивится. Потом участников строительства – в загончик. Чтоб лишнего не говорили.

Если двери заварены давно и окна давно заложены, то и подземный ход давно прорыт. Предшественниками. Может, со всего Союза сюда чекисты на свои тайные сборища съезжаются. И если один конец подземного хода в храме, то второй лучше вывести в следственный корпус. Чекисты вроде на следствие уходят. С соратниками. Уходят за пять рядов колючей проволоки. За железные двери. На всю ночь. Никто не заподозрит. Даже жены. А из следственного корпуса в храм по подземному ходу – телефонный кабель проложить. В случае чего – тут я. Можно и на московский правительственный телефон удлинитель присобачить. В любое время дня и ночи можно Москве ответить бодро: да, тут я, глаз не смыкаю.

В этом вопросе – полная ясность. Может, в деталях не все так, но в главном нет сомнения: подземный ход.

А как Насте в храм замурованный пробраться?

Проползла вокруг и прикинула.

С северной стороны растительности под стеной меньше. Что-то вроде лужайки. Со всех сторон лужайка сиренью закрыта. Метрах в трех от земли подоконник шириной с вагонную полку, а вверх окно уходит. Надо разбежаться, метра два бежать по вертикальной стене и за решетку ухватиться. Потом – по решетке – как по лестнице вверх и вверх. Там, где окно кончается, узоров кирпичных кружево целое. По этим узорам добраться до угла. Вдоль всех крыш – карниз нависает. Как карниз обойти? Легко обойти. С крыши вокруг карниза водосточная труба изгибается. Труба проржавела. Но кронштейны, на которых она держалась, на местах. Они еще лет двести торчать будут, пока не проржавеют. Так вот по кронштейнам – вокруг карниза. И на крышу. Скаты крыши ярусами идут. Там, где у нижнего яруса вершина, там подножье среднего, а где средний завершается, там начинается верхний. Только не соскользнуть. Только не провалиться сквозь крышу – балки и стропила прогнить могли. Только бы с земли кто голову вверх не задрал.

Вот по этим крышам и подняться к самой колокольне. Колокольня в небеса вознесена. Но есть за что зацепиться. Узор по колокольне кирпичный и узкие высокие окна. Стекла тоже выбиты, но рамы и решетки остались. Снова по решеткам, как по лестницам. А уж у самого верха пробоина от небольшого артиллерийского снаряда. Это явно красные с той стороны Волги из Жигулей били. Если некуда стрельнуть, так в колокольню. Проломал снаряд стену, но не взорвался.

Пробоина небольшая. Человеку не пролезть, разве что кошке. Но Настя у нас жирностью не отличается. Кроме того, у краев пробоины кирпичи могут быть расшатаны. Вынуть десяток кирпичей – может, и удастся втиснуться.

Тоже проблема: один кирпич из стены вырвешь и куда его? Вниз кидать, чтобы по крыше железной громыхнул?

Собралась Настя как на обычную тренировку. Черная облегающая одежда, маска, английские колониальные ботинки, почти пустой вещмешок, две парашютные стропы, фонарь, нож, пистолет, отмычки, фляга воды, десантный паек. На задворках подобрала железяку вроде ломика, кирпичи расшатывать. В мешок его. Что еще? Еще перчатки. И сюрпризы собачкам.

Выходит из главного корпуса.

Навстречу Бочаров. Добр и ласков. Знает Настя, что должен он несколько дней в центральном здании НКВД в Куйбышеве проводить, а несколько дней – на спецучастке. Но безвыездно Бочаров на спецучастке сидит. Говорит: расстрелов много, да то, да се. Вроде без него стрелять некому.

Подобрел Бочаров. Может, противника достойного почувствовал. Улыбнулся Насте. Вопросов инструкция кремлевская задавать не велит, потому Бочаров задает самый общий:

– Ну как?

– Ничего, – Настя улыбается. – Иду разведкой заниматься.

Грянули бубны мелодию удалую, взвыли скрипки:

Молодая женщина в длинном платье пошла кругом легко и свободно. Понимает Настя – это профессиональная танцовщица. И голова у нее не кружится. Не иначе – из парашютисток. А тело кружится как юла. На одном месте. Кажется, что женщина ног не переставляет. И не уводит ее в сторону. И длинная юбка раскрывается парашютом. Даже не парашютом, а цветком-одуванчиком. Парашют куполом, а тут разлетелась юбка в кружении в одну плоскость, обнажив худые стройные ноги в черных чулках. Кружится женщина, не уставая, улыбаясь загадочной улыбкой. Не она музыке следует, а музыка для нее звучит. Под нее подстраивается. Какой оркестр у Бочарова! Какой оркестр! Человек десять всего. Скрипки, бубны, балалайки да гитары. Заслушалась Настя, очаровалась.

А оркестр вдруг плавно перешел на другую мелодию, и грянул такой канкан, какой бывает только на разложившемся Западе. «Словарь иностранных слов» определяет его как: «французский эстрадный танец с нескромными телодвижениями». И пошли шесть девок ноги в небо подкидывать. Вот где таланты!

Наполняется зал гостями. Струйки дыма папиросного к потолку поплыли. Шум, гам, веселье. Официанты водку разливают. Обещали из Москвы прислать в Куйбышевское управление НКВД ящик какой-то новейшей водки на пробу. Да все не шлют. Потому гости все больше «Охотничьей» обходятся.

Гости в зал из-под земли выходят. Как Настя и предполагала. А она с балкона веселье наблюдает. Если с колокольни вниз спуститься, то в зал не попадешь. Потому как давным-давно валились сверху кирпичи, глыбы каменные по винтовой лестнице до самого низа. Дверь железная на лестницу была закрыта, так ее и завалило изнутри обломками. Много лет прошло, а дверь так и не пытались открыть. Не нужна. Так что Настя еще днем по внешней стене на колокольню вскарабкалась, сквозь узкое окно протиснулась и по разбитой винтовой лестнице до балкона спустилась. А дальше нельзя. Дальше завалено. Днем церковь была пустой и темной: окна заложены, только несколько лучей через пробоину в крыше внутрь попадают.

Привыкли глаза к темноте, осмотрелась Настя. После того, как дверь на лестницу завалило, тут на балконе никого не было. Все в пыли. Везде, где Настя ступила – следы. Никто ее тут на темном балконе не достанет, никто не увидит.

Тут она и затаилась. К вечеру пришли слуги в зал, свечек зажгли во множестве, фонари цветные включили. Ближе к ночи наполнился зал людьми, и пошло веселье.

Настя на веселье сверху смотрит. Только бы не чихнуть от пыли. И сердечко стучит: много часов по церковным стенкам она как муравей карабкалась, неужели никто не заметил? Одному стоило заметить и…

Думала Настя, что церкви под спортзалы хороши и под зернохранилища. Оказывается, и для подпольных увеселительных заведений тоже годятся.

Главное – стены непробиваемой толщины. Глушат они звуки, и не летят те звуки далеко. И высота храма роль играет – воздух чист и свеж. Дым табачный – под потолок, а потолок вон аж где.

И простор для танцев. И для игорных столов. И уединиться есть куда с хохочущими девками. Веселье как в конотопском парке, только морды пока не бьют.

А посреди зала – большая игра. Звенят червонцы. Николаевские. Александровские. Ленинские. А деньги шелестят. Пачками. Наши родные синенькие с пролетарием и красноармейцем. И не наши – зелененькие с достопримечательностями Вашингтона и мудрыми президентами. Идет игра, и девки пляшут, и скрипки плачут, и дым коромыслом.