— Молчи! — закричала Ойка и закрыла руками уши.

— Ответь за свою клятву! — снова обернулся к брату Трикке. — Ты дал слово Бьиралле, вот и держи его!

— Отвечу, — процедил в ответ Вида. — Клянусь. Но как бы тебе не пришлось пожалеть о своих словах.

Ойка, прижав платок к глазам, выбежала из беседки. А Вида поплелся следом, сгибаясь пополам и глуша в груди стоны. Трикке остался стоять, где стоял, пытаясь понять, о чем же он может пожалеть. В тот миг он ненавидел брата больше всех на свете и был бы рад, если бы никогда в жизни ему не пришлось видеть это лицо да слышать этот голос.

Вида с трудом доковылял до дверей замка и повалился на ступеньки, где его нашли слуги и проводили в опочивальню. Хотя слова Трикке и больно ранили его, не признать, что младший брат был прав, Вида не мог: он действительно обманывал Бьираллу, не решаясь сказать ей о том, что его любовь к ней прошла.

— Я не трус, — прошептал он, укрываясь одеялом. — Я не трус…

Вида знал, что никогда и ни за что на свете не женится на Бьиралле, никогда не сможет повторить ей тех слов, которые сказал, прося стать его женой, никогда не сможет полюбить ее снова.

Выход был только один, но от мысли, что ему придется совершить, Виде стало так горько, так тоскливо и так страшно, что он чуть сам не зарыдал.

— Если я смог отказаться от своего слова, — сказал он сам себе, стискивая зубы, — то найду силы отказаться и от всего остального, пусть оно мне в тысячу раз более любо, чем Бьиралла. Я — Вида Мелесгардов и я не боюсь!

А Трикке, побродив по окрестностям Угомлика, поплелся обратно в замок, словно побитый пес. Не успел он скинуть с себя сапоги, как прибежал слуга и сообщил ему, что Зора гневается и тотчас же призывает его к себе.

— Что я наделал? — в страхе спросил сам себя Трикке, догадавшись, что мать, которой уже обо всем доложили, сейчас устроит ему знатную головомойку.

Но делать было нечего и он, ругая себя за дурной нрав, понуро стал спускаться вниз.

— Звали? — испуганно спросил он, входя в Круглую залу.

— Трикке, — ледяным голосом начала его мать, вставая ему навстречу.

Тот лишь опустил глаза.

— Твой брат едва не умер, а ты же решил отнять у него последние силы? У тебя нет сердца!

Ее слова звучали страшнее, чем приговор на суде.

— Я не хотел, — ответил он дрожащим голосом.

— Я думала, что промеж вас братская любовь, но вижу, что я ошибалась в тебе. Вида никогда тебя ни в чем не упрекал!

— У Вида достаточно сердца, чтобы этого не делать, — вставила Ойка.

Трикке поднял глаза и искоса глянул на девочку — та сидела с каменным лицом, глядя на него с такой холодностью и презрением, что он снова вперился в пол.

— Я запрещаю тебе подходить к брату только затем, чтобы обвинить его, — сказала Зора. — Запомни это.

Трикке кивнул и выскользнул из залы, желая умереть.

Однако же, ровно с того дня к Виде начали возвращаться силы. Совсем скоро он вновь смог сидеть в седле да орудовать ножом и кинжалом. Он и сам не понимал, как получилось ему так скоро исцелиться, но не хотел думать еще и об этом. Все его мысли занимал только разговор, который придется ему вести с Бьираллой.

С каждым днем он с великой радостью наблюдал, как рука его, до того слабая и тонкая, стала крепнуть.

Он сделал вид, что позабыл слова Трикке о лжи и предательстве, а тот же, в свою очередь, больше никогда о том не заговаривал. И не страх перед матерью и отцом был тому причиной — Трикке не мог забыть слов Ойки о сердце Виды. И он хотел иметь такое же — всегда, с самого детства мечтал во всем походить на старшего брата. И слова, брошенные Ойкой, показали ему, какая огромная между ними пропасть.

В первый день лета Вида проснулся с чувством, что больше медлить нельзя. Он кликнул слуг и приказал принести лохань с горячей водой, сухие полотенца и костяной гребень. Вымывшись и одевшись, юноша начал перебирать свои личные вещи, откладывая в сторону те, что могли пригодиться ему в дальней дороге. Нужно было не забыть теплый плащ, сменные рубахи и штаны, пару крепких сапог, хорошую попону для коня, еду, деньги и свой драгоценный кинжал, который подарил ему Мелесгард.

Собравшись, Вида вышел во двор. Ему хотелось в самый последний раз осмотреть все: каждый угол, каждую закоулку.

Где-то вдалеке полыхнули красные волосы, и Вида направился туда. Ойка сидела в беседке и деловито разбирала мотки с пряжей.

— Ойка, — тихо позвал ее Вида.

Ойка обернулась. Но улыбка, озарившая ее лицо, быстро померкла, когда Вида, присев рядом, сказал:

— Я уезжаю.

— Куда? — только и сумела она спросить.

— Не решил еще. Далеко.

— Но зачем?

— Я не женюсь на Бьиралле, никогда. Но и обманщиком меня никто не назовет. Если я не могу сдержать свое слово, то в Угомлике мне больше нет места.

Ойка, опустив глаза, разглаживала складки на своей синей бархатной юбке.

— Не плачь, — погладил ее по огненным волосам Вида, заметив, как из глаз девочки закапали слезы. — Я ведь живой.

— А ты сказал отцу? Матери? — выдавила из себя Ойка, стараясь не расстраивать Виду еще больше.

— Нет. И не скажу. Не смогу я.

И, поцеловав ее в красную макушку, вышел из беседки. Оставалось самое трудное — поговорить с Бьираллой. За прошедшие дни его невеста трижды наведывалась в Угомлик и, убедившись, что Вида достаточно окреп, чтобы выдержать грядущее пиршество, с утроенной силой стала готовиться к свадьбе.

Юноша представил ее лицо, когда он сообщит ей новость о том, что никакой свадьбы не будет, и поморщился сам от себя. Надо было повиниться перед ней с самого начала, а не ждать, пока в Угомлик вот-вот приедет первый гость. Он в который раз обругал себя за малодушие, подседлал Ветерка и помчался в Аильгорд.

— Госпожа сейчас спустится! — сообщила ему служанка, когда он приехал. — Велела принести вам вина.

— Не нужно, — остановил ее Вида. — Я ненадолго.

Он оглядел нарядную залу, в которой и упросил Бьираллу стать его женой. Как давно ж это было! Будто тысячу веков назад! Вида разозлился на себя. Дурак! Нет бы посоветоваться с отцом да с матерью, прежде чем жениться. А он решил, что взрослый и мудрый, и сам сдюжит принять такое важное решение.

Но тут он услышал, как по лестнице спускается Бьиралла, и, выдохнув, словно в последний раз, приготовился сказать свою правду.

— Вида! — воскликнула она, игриво хмурясь. — Вот и не ждала я тебя!

Она отвернулась от него и постучала сафьяновым сапожком по полу. В ее жестах и движениях было столько лживости, что Виду передёрнуло.

“Неужто она всегда такой была? — в ужасе подумал он. — А я, словно глупый телок, ходил за ней, разинув рот от восхищения".

— Проси же прощения! — надула губы Бьиралла. — Иначе я уйду к себе!

— Прости меня, — сказал Вида и опустил голову. — Прости, коли можешь.

Бьиралла вздернула нос и поджала губы:

— А еще? Ты сильно провинился, Вида Мелесгардов. Из-за тебя пришлось отложить свадьбу! Ты заслужил наказания!

И Вида шагнул в пропасть:

— В сердце моем жила любовь к тебе столь сильная, сколь и быстротечная. Я верил, что люблю тебя больше жизни, что только ты одна можешь заменить и солнце, и землю, но я ошибся. Клянусь, что не лгал тебе никогда, а говорил одну лишь правду. Когда любил я тебя, то и не скрывал того, а сейчас же разлюбил и тоже не могу молчать.

Глаза Бьираллы стали круглыми от изумления.

— Прости меня, коли можешь, — повторил Вида. — Но я не женюсь на тебе. Я уезжаю отсюда, чтобы заплатить за свое предательство. Более ты не увидишь меня и никогда обо мне не услышишь. Я покидаю свой дом, и семью, и друзей, ибо, отдав тебе свое слово, я лишаюсь и всего остального, что у меня есть.

Улыбка сошла с губ Бьираллы, когда она поняла, что сказал ей ее вероломный жених.

— Пошел прочь! — прошептала она и отвернулась от Виды.

— Я поговорю с твоим отцом, — добавил Вида и вышел за дверь.