— Ойка? — зевнула Арма. — Так была здесь, а потом и пропала. Наверху нет, внизу нет, искали ж, звали…

Повинуясь дурному предчувствую, Зора вернулась в покои Виды и, подсвечивая себе чадящим огарком, начала заглядывать за тяжелые дубовые лавки с высокими спинками, обитые железом сундуки и бархатные занавеси, но маленькой Ойки нигде не было. Боясь разбудить Виду, Зора шепотом позвала девочку, но только тяжелое дыхание сына было ей ответом.

Взгляд Зоры упал на низкую кровать, под которой ни за что было не спрятаться даже тонкому Трикке, но Зора в слепой надежде опустилась на колени и, вытянув руку, пошарила в темноте.

— Ойка, — дрожащей рукой указала она на девочку прибежавшей на ее крик Арме.

Бездыханная Ойка лежала на толстом ковре холодная, как лед и с волосами белыми, как снег.

Уульме подобрался к Угомлику настолько близко, насколько позволяли ему бесноватые псы, заходившиеся хриплым лаем всякий раз, стоило ему хоть на шаг подойти ближе к замку.

Он рыскал в окрестностях, изредка выглядывая из чащи, надеясь увидеть родных. Что было с Видой, он тоже не знал. В то утро он сразу же кинулся к людскому жилью за подмогой. Ванорин домик, мимо которого он раньше часто проезжал, ничуть не изменился за долгие годы. Как не изменился и сам Ванора, выскочивший наружу на лай собак, разве что кожа у него стала красной и жесткой, а густые черные волосы побило сединой. Уульме никогда не думал, что им придется встретиться еще раз, и очень обрадовался, увидев старого друга.

— Каштан! — Ванора попытался перекричать захлебывающегося лаем пса. — Каштан!

Он был безоружным, в одной ночной рубахе, но, увидев на пороге большого волка, не струхнул, не испугался.

Уульме зарычал и попятился.

— Вида! — хотел он крикнуть Ваноре, но не смог.

Чуткие уши его уловили, что в домике Ваноры еще кто-то был. Сейчас они, схватив ножи или лук со стрелами, бросятся на помощь другу. Медлить было нельзя.

Уульме лег на спину, подставив брюхо под удар. А потом, перевернувшись на бок, тихонько, но горестно завыл.

Ванора не зря считался самым опытным обходчим во всем Низинном Крае, а, может быть, и всем Северном Оннаре. Не зря говорили, что ему одному под силу понимать дикий язык птиц и зверей. Он понял, что эта серая громадина не с войной пришла к нему в дом, а с миром. Он сделал шаг навстречу волку, а тот, вскочив на ноги, побежал в лес, оборачиваясь на каждом шагу и тряся большой головой.

— Игенау! — закричал Ванора, все еще надеясь заглушить Каштана. — Иверди! Скорее!

И он, заскочив на миг в сени, побежал за волком, на ходу натягивая шубу. А за ним уже поспевали двое других обходчих, которых Уульме не помнил.

— Что за пропасть? — ахнул Ванора, добежав до того места, где еще совсем недавно схлестнулись не на жизнь, а на смерть человек и волк. — Вида!

Вида лежал на теле большого белого волка, изо всех сил зажимая рану на плече. Рядом с ним был преданный, но уже окоченевший Чепрак, а чуть поодаль — совсем молодой волк, в посмертном оскале обнаживший клыки.

— Вида! — заорал Игенау и бросился к другу.

— Иверди! Дуй в Аильгорд, кланяйся Персту от моего имени да требуй лекаря для Виды Мелесгардова. Игенау, а ты беги обратно в дом да неси оттуда еще одну шубу.

Отдавая приказы, Ванора уже рвал свою рубаху на перевязи для Виды. А Иверди с Игенау, не требуя никаких объяснений, бегом побежали обратно.

— Держись, Мелесгардов, — приговаривал Ванора, затягивая раны потуже. — Крепись. Эх, и попал ты в силок, кабы выбраться теперь…

У Уульме внутри похолодело, когда он увидел лицо Ваноры. С такими лицами обычно хоронят. Уульме хотелось помочь брату, но он не решился. Да и чем он поможет? Ванора и сам все знает, и сам все сделает, что сможет.

Совсем скоро вернулся Игенау, неся с собой, помимо плаща, бутыль с питьем.

— На! — задыхаясь, сказал он Ваноре.

Ванора влил несколько капель Виде в рот и отпил сам.

— Расстилай и ложи, — распорядился он.

Осторожно, как ребенка, Виду переложили на плащ и понесли. Уульме, спрятавшись в лесной чаще, неслышно последовал за ними.

Он видел, как обходчие, спотыкаясь и давно сбив дыхание, тащили его брата через лес, как их нагнал уже верхом Иверди, сказав, что знахаря нет в Аильгорде и что он объедет весь увал, но найдет его и привезет в Угомлик, как с каждым шагом все больше и больше бледнел Вида. Только у самого подъезда к замку он отстал. Внутрь ему нельзя. Он будет сидеть здесь, поблизости, пока не узнает новости о брате.

А потом он услышал, как кто-то закричал так отчаянно и так горько, что чуть было не ринулся в замок сам, но вовремя остановился. Ибо совсем скоро своим чутким звериным ухом услышал голоса Ваноры и Игенау, которые на чем свет кляли дурака-лекаря, не сумевшего отличить обычный обморок от смерти.

— Вида жив! — возликовал Уульме. А больше ему ничего и не было нужно.

***

Только на третий день Вида открыл глаза. Поначалу он даже и не понял, почему средь бела дня валяется в постели, укрытый, точно младенец, пуховыми одеялами, но стоило ему пошевелиться, как острая боль разом вернула ему память о том, что случилось в лесу.

— Мама, — просипел он, корчась от боли.

Но и этого тихого зова было довольно, чтобы Зора, прикорнувшая подле сына, тотчас проснулась.

— Вида! — заплакала она не то от горя, не то от радости.

— Чего ты плачешь? — спросил Вида, стараясь беспечно улыбнуться. — Я ж живой.

— Сыночек, — уже не сдерживала себя Зора, гладя его по впавшим бескровным щекам. — Видочка…

Служанка, сидевшая у окна, встала и вышла из комнаты, плотно затворив за собой тяжелые двери, но даже так был слышен ее крик:

— Господин Мелесгард! Хозяин! Вниз пожалуйте! Сын ваш очнулся!

— А где Ойка? — едва выдавил Вида, теряя сознание от острой терзающей его боли в груди и плече. — Где Трикке?

И не успела Зора ответить, как он снова закрыл глаза.

А Ойка, как и Вида, лежала в забытье в свой спаленке. Знахарь Ардон, которому Зора запретила даже подходить к Виде, памятуя о его ошибке, теперь дни и ночи просиживал возле недужной Ойки, но и там толку от него было мало: чем только он не растирал ледяные руки девочки, какие настойки в нее не вливал, какие порошки не прикладывал, все было зазря.

Зора не находила себе места от горя и дурных мыслей, разрываясь между сыном и приемной дочерью и почти не смыкала глаз, сидя то у одной, то у другой постели. Краткий отдых, когда Арма и Мелесгард приходили сменить ее, она проводила в молитвах, прося богов помиловать ее детей.

Трикке сначала было тоже хотел поухаживать за братом, но, стоило ему увидеть шитую грубыми нитками рану на груди Виды, как он чуть не лишился чувств. Увидев это, Арма тотчас же изгнала его из покоев больного, сказав, что помочь он все равно не поможет, а вот под ногами мешаться будет.

— Иди, господин, поиграй лучше! — спровадила она мальчика и Трикке, оскорбленный таким советом, отправился наверх к Ойке, но и там ему были не рады — старый знахарь его даже и слушать не стал, а молча закрыл перед его носом дверь.

Только на десятый день к Ойке начала возвращаться мало-помалу жизнь, но Трикке и этого было довольно: узнав, что девочка очнулась, он тотчас побежал к ней.

Ойку посадили на кровати, обложили подушками и укрыли сразу тремя одеялами. Волосы ее хотя еще и не вернули себе свой цвет, но в них уже виднелись золотистые пряди.

— Ты чего удумала болеть? — выпалил он, вбегая в ее покои. — Мой брат зовет тебя днем и ночью, а ты тут занедужила, словно нам всем назло!

Ойка пожала плечами.

— Я не нарочно, Трикке, — ответила она без обычной для себя робости.

— И долго ты собираешься перину мять? — не унимался Трикке. — Долго Вида ждать тебя будет?

— Если ты так заботишься о брате, — вспыхнула Ойка, — то и иди к нему, а не сиди здесь, точно приклеенный!