Пригвожденная двойной правдой, Элайра потеряла способность говорить. У нее хватило мужества подтвердить лишь половину правды. Повинуясь зову сердца, она подняла руку, чтобы коснуться лица Аритона.

Ее рука повисла в воздухе.

Аритон буквально сбросил Элайру с себя. Его руки мгновенно стали чужими и безжалостными. Элайра вцепилась в собственные волосы и зло откинула их назад. Хлынувшие слезы размыли очертания комнаты.

Элайра не слышала его шагов. Но вид Аритона был красноречивее любых его слов. Он стоял к ней спиной, склонив голову и уткнувшись растопыренными пальцами в стену. Плечи его вздрагивали.

— Не подходи ко мне, — произнес он сквозь стиснутые зубы, словно чувствуя намерение Элайры встать.

Возможно, ее выдал шорох одеяла, а может — ветер, поднятый ею. Не отвечая на его мольбу, Элайра встала и направилась к нему. Нет, чудо, начавшееся между ними, не может оборваться так внезапно. Их радость не была фальшивой. Они и сейчас не фальшивят. Они нужны друг другу. Необходимо лишь преодолеть страх.

— Не подходи, прошу тебя. Ради твоей же жизни прошу: не подходи.

— Ради моей жизни? — повторила Элайра. Она не ослышалась?

— Любимый, есть ли во мне что-то, что не принадлежит тебе?

Элайра сделала еще один шаг. Скрипнувшая половица заставила Аритона закусить губы, чтобы не закричать. Но внутри у него все разрывалось от крика.

Еще мгновение — и ее поднятая рука коснется его тела.

Аритон порывисто вздохнул… Голос, который услышала Элайра, был совсем чужим, безупречно и беспощадно произносящим каждое слово:

— Клянусь отринуть все желания плоти. Клянусь забыть о всех влечениях сердца, исторгнув оттуда всякую привязанность к семье, мужу или возлюбленному.

Элайра застыла на месте.

А слова все падали и падали, словно кусочки льда. Слова эти были до тошноты знакомыми. Откуда Аритон мог узнать клятву послушницы, вступающей в Кориатанский орден? Скорее всего, от Халирона. И теперь в полумраке хижины Элайра слушала слова связующей клятвы, которую когда-то произносила и она, стоя перед Камнем Правды — Ски-рионом.

Фразы продолжали неумолимо бить по ней.

— Если я допущу слабость, оступлюсь или осмелюсь нарушить клятву, да постигнет кара мое тело, разум и душу. В том и клянусь я, и да не будет у меня других свидетелей, кроме Круга Старших, и да станет мне судьей Скирион — Камень Правды, — которому я вручаю свое Имя, и да запечатлеет он сказанное мною до конца моих дней.

Воцарившуюся тишину нарушало лишь стрекотание сверчка.

Элайра спрятала лицо в ладонях, заткнув большими пальцами уши. Ей не избегнуть судьбы. Она не имеет права сделать ни шагу. Любовь не терпит полуправды. Что бы она ни делала во имя спасения их любви, ей придется рассказать Аритону о причастности Морриэль. И что тогда? Об этом Элайра боялась даже подумать. Сказать, что ее добровольно отпустили из ордена и освободили от клятвы? Еще нелепее.

Сколько лет она носила в сердце чистую, бескорыстную любовь к Аритону. Лучше бы не испытывать того, что произошло между ними сегодня. Лучше бы никогда не знать этих кратких мгновений счастья. Но еще опаснее попытаться насильно вернуть счастье. Тогда… тогда получится, что она и в самом деле — послушное орудие Морриэль, стремящейся любым способом установить свою власть над Аритоном.

Не существовало таких слов ни на земле, ни на небе, которые помогли бы донести до Аритона еще одну правду. Ведь кроме повеления Главной колдуньи на плечах Элайры лежал и груз предостерегающего пророчества Сетвира.

Наверное, из ее горла вырвался какой-то звук или стон. Услышав его, Аритон сделал над собой усилие и заговорил:

— Милая колдунья, во имя моей любви к тебе позволь мне уйти. Твой орден сурово карает нарушивших клятву. Я скорее соглашусь на пытки и смерть, но не стану причиной твоей гибели. В прошлом мне приходилось совершать жестокие поступки. Кто знает, может, придется и в будущем. Но если с тобой по моей вине что-то случится, я этого не переживу.

Элайре не оставалось иного, как молча отойти и более не удерживать Аритона.

Ремесленники на верфи Мериора перешептываются: после ночи, проведенной у знахарки, хозяина не узнать; все ему не так, да и сердится он по малейшему поводу. Тем временем в мериорскую гавань вновь заходит «Черный дракон» и привозит тревожные вести: гарнизонам всех ратанских городов приказано отправлять полки в Итарру, где собирается большая армия. Эта новость заставляет Аритона послать гонца в Селькийский лес и просить о встрече с предводителем тамошнего клана.

Неизвестная звезда, пронесшаяся по ночному небу в час казни Маноллы, повергает жителей Изаэра в панику. Смятение охватывает и войска Лизаэра; его офицерам приходится немало потрудиться, чтобы развеять страх и мрачные домыслы солдат. Асандир покидает Альтейнскую башню и едет в долину реки Валенфорд, где находится поселение клана казненной Маноллы, дабы известить ее внука, что по распоряжению Содружества титул кайдена Тайсана и все полномочия переходят теперь к нему.

Когда наблюдательница за седьмой ветвью сообщает Кругу Старших, что попытка Элайры соблазнить Повелителя Теней окончилась неудачей, Первая колдунья Лиренда высказывает свои сомнения, на что Морриэль сердито ей возражает:

— Элайра не виновата. Она честно старалась завоевать доверие Аритона. Но принц перехитрил нас, воспользовавшись нашими же просчетами…

Лето было в самом разгаре. Жаркое солнце изливало свой свет на приплюснутые вершины и острые уступы Маторнских гор. Запах разогретой смолы наполнял тенистые сосновые рощи. В оврагах буйствовал дикий орешник, утопавший во мху или зарослях осоки. В тех местах, где журчали сбегающие с гор ручьи, серебристыми тучами клубилась мошкара.

Но там, куда прибывали пополнения из ратанских городов и где они вливались в армию, готовящуюся выступить против Повелителя Теней, земля была полностью вытоптана и напоминала толстый рубец на ране.

Лагерь помещался у самых границ Итарры. Над кирпичными городскими стенами висело закатное солнце — огромный красный глаз в пыльной дымке, которая окутывала лагерь с раннего утра и до самой ночи. Лизаэр Илессидский со своими авенорскими войсками запаздывал на две недели. Ничто так скверно не действовало на солдат, как вынужденное ожидание и его неизменный спутник — томительное безделье. Не лучше чувствовали себя и командиры. Они без конца совещались, подбадривали друг друга казенными фразами, однако напряжение росло и в их рядах.

Солдатам осточертело слушать стрекотание кузнечиков в окрестных холмистых рощах, куда они ежедневно ходили за хворостом для своих ненасытных костров. Даже побуревшие без дождей луговые травы к концу дня дышали зноем. Они мало чем отличались от сухого сена, но крестьянскому скоту приходилось довольствоваться тем, что есть. Армейским лошадям и мулам — тоже. Ночные ветры несли не прохладу, а губительное зловоние. Границы лагеря, вдоль которых вышагивали караульные, определялись стойким запахом мочи; воняли горы неубранных отбросов и открытые отхожие места. Земля под солдатскими и офицерскими шатрами и провиантскими складами пропахла человеческим потом и гнилью.

Каждый день подходили новые отряды. К топоту солдатских ног примешивался скрип повозок, крики погонщиков и мычанье отощавших в пути волов. Большинство повозок принадлежало торговым караванам и было реквизировано по законам военного времени.

Отряды Лизаэра подходили последними. Они двигались под шелест развевающихся знамен с гербом Илессидов, под звуки труб и зычные команды офицеров. Дальний переход утомил и их. Грязные, потные мундиры имели далеко не парадный вид, но дисциплина оставалась безукоризненной. Стройными шеренгами солдаты подошли к границам лагеря и замерли, подняв густые облака сероватой пыли.