— Ну, братец, из тебя летчика не выйдет! — добродушно усмехнулся Андрей Николаевич.

Когда Ермаку стало легче, пошли звонить Виктории Александровне в больницу — она была сегодня на дежурстве. Так повелось с первого года супружества. Андрей Николаевич звонил жене, чтобы она успокоилась. Жив и невредим!

Потом Андрей Николаевич повел мальчиков в ресторан, и они там плотно пообедали. Ермаку сразу стало лучше. Он даже разрумянился.

Летчик с гордостью посматривал на сына: этого не укачает. Здоровые нервы, прекрасный вестибулярный аппарат. В воздухе чувствует себя как дома, никаких особых эмоций. Из него бы вышел первоклассный пилот! И что ему дались эти корабли? Все тесть — заморочил мальчишке голову своим морзаводом! Надо чаще брать Санди в полеты. Андрею Николаевичу было четырнадцать лет, когда он твердо решил, что будет только летчиком, больше никем. Мечта его сбылась.

Полные впечатлений света, синевы, просторов моря и неба, вернулись домой отец и сын.

Вечером пришел дедушка Рыбаков. Андрей Николаевич весело приветствовал тестя.

— Вика будет огорчена. Она на дежурстве, — сказал он. — Вина, чая или, быть может, водочки?

— Можно и водочки по случаю воскресенья, — решил Александр Кириллович. — А Санди приготовит нам чайку. Или не умеешь?

— Чего тут уметь? — сконфузился Санди. Он прекрасно понял, что хотел сказать этим дед: Санди забалован родителями настолько, что даже чайник не сумеет вскипятить.

Санди поспешил на кухню и кроме чая приготовил яичницу на сале. Потом накрыл стол, расставил посуду и подал всю закуску, которая нашлась в холодильнике и буфете.

Получалось у Санди неловко, потому что действительно не приходилось это делать: на стол подавали мама или бабушка.

Андрей Николаевич налил водки себе и тестю.

Санди пил чай с лимоном, уплетал пирог и с интересом прислушивался к разговору. Очень он любил этого деда, научившего его так искусно строить макеты кораблей.

— Ну, как у вас на морзаводе? — вежливо спросил летчик.

— Да ведь тебя, Андрей, это не очень интересует, — добродушно заметил Александр Кириллович. — Изменил нашему делу! Какой бы теперь судостроитель был! С какого курса сбежал-то?

— С третьего, — засмеялся Андрей Николаевич.

— Любишь свои самолеты?

— Люблю! Без них, по правде сказать, жизни не мыслю. А знаете… Вика не любит моего призвания.

— Женщина! Поди, беспокоится, когда ты в полете. Нанервничается, пока ждет. Вот тебе и кажется, что с холодком принимает твое призвание. Сам знаешь, что ты для нее!.. Да… Дочь — медицинская сестра, зять — летчик. Вся надежда на внука.

— Хочется династию Рыбаковых продолжить? — усмехнулся Андрей Николаевич.

— Конечно. У меня и отец был судостроитель, и дед, и прадед. Как, Санди, пойдешь по кораблестроению? Можешь инженером быть, если не захочешь рабочим.

Дедушка сказал это, заранее уверенный в ответе. Но Санди, помолчав, сказал честно:

— Сам не знаю, дедушка!

— Вот так раз! Ты же вот таким клопом был и уже мастерил корабли. Неужто наскучило?

Александр Кириллович насупился.

Был он богатырского сложения, густоволос, глубоко посаженные карие глаза смотрели повелительно и смело. (Санди знал, что рабочие прозвали его деда Петр Первый. Конечно, за глаза.) Мастера любили и побаивались. Сейчас он требовательно и огорченно смотрел на внука.

— К кораблям я буду стремиться всю жизнь, — сказал Санди серьезно, — но… я иногда думаю над этим, дедушка. Неужели, строя корабли, тебе никогда не хотелось… потом, когда корабль сошел со стапеля, уйти вместе с ним? Я бы не выдержал! Строить корабль, и чтобы другие, не ты, увидели о этой палубы далекие страны, океан… Разве не манили тебя корабли с собой?

— Браво, Санди! — воскликнул отец. — Недаром ты приносишь пятерки за сочинения. Складно умеешь говорить!

— Складно-то складно, — проворчал Рыбаков, — а что толку? Он даже не понимает, что можно любить свой завод больше всего на свете. Пойми, внук, я потомственный рабочий, и мой отец, работавший на этом самом морзаводе, когда он еще принадлежал хозяину, французу, привел меня в цех посла гражданской войны. Я был на год-два постарше тебя. Правда, я уже был партизаном, мужчиной, который дрался рядом со своим отцом и старшим братом. Брат погиб в тюрьме… Белогвардейцы забили шомполами за то, что не хотел он сказать, где партизанский штаб. Мы с отцом остались живы и вернулись на заброшенный завод, чтобы восстановить его. Советской власти нужны были срочно корабли. Сорок лет я на нашем заводе. Директор, мой бывший ученик, учил его медным работам. Тогда еще не было всяких пластмасс, в дело шла медь. Я на заводе чуть не каждого знаю по имени-отчеству. Е Отечественную войну я опять ушел партизанить. После войны хотели меня выдвинуть на руководящую работу. Да разве я брошу свой завод? Как это без меня будут строить корабли? Признаться, мечтал, как приведу в цех внука. Хлопец ты хороший, совестливый, работящий, золотые руки у тебя, Санди, даром что всё делали, чтоб тебя испортить, особенно профессорша бабушка. Они дарили тебе игрушки — кораблики, я учил тебя делать их самому! Ведь научил! Твоим бригом в Доме пионеров любуется весь город. Но разве не хотелось бы тебе построить настоящий современный корабль, который не боится ни штормов, ни штилей! Гордость советского флота!

— Ага. Хотелось бы! — кивнул Санди. — Но когда мой корабль скрылся бы за горизонт, я бы, наверно, заплакал.

— Начитался! — добродушно фыркнул старый мастер. — Это мать все набивает тебе голову всякой дребеденью… Стивенсон, Жюль Верн, Грин. В жизни-то этого не бывает!

— А тебе никогда не хотелось, сын, стать летчиком? Никогда-никогда? — чем-то задетый, спросил Дружников-старший.

— Я ведь еще не выбрал профессию. Успею! — возразил Санди и чуть надулся. Пятеро взрослых — а он один на всех, — и каждый хочет, чтобы Санди шел непременно по его стопам. Не все равно, что ли, кем он будет, кем-нибудь да будет. Но, во всяком случае, выберет сам, и нечего оказывать на него давление.

В знак протеста Санди ушел к себе в нишу. Когда они жили с бабушкой и дедушкой, у Санди была отдельная комната; теперь ему сделали постель в большой нише, отделив ее занавеской. Санди взял роман Уэллса и стал читать лежа. Теперь никто не обращает внимания, лежа или сидя он читает, а так, конечно, гораздо удобнее. «Войну миров» он читал, наверно, сотый раз, но с таким же интересом, как первый.

Взрослые курили и разговаривали. Потом начали спорить, причем кричали оба, как на площади. Что-то о роли личности. Санди терпеть не мог споров. Пришлось перейти в спальню родителей и закрыть плотнее дверь. Какой интерес спорить? Все очень просто. У них в седьмом «Б» каждый год переизбирают старосту, он и зазнаться не успеет. А в девятом «А» один староста сидел с пятого класса, так настолько зазнался, что пришлось ребятам его поколотить и переизбрать. Санди ни разу еще никуда не выбирали. Он не обижается, Командовать он и не умеет и не любит. Наверно, потому и из умеет, что не любит. В классе почему-то командные должности занимают девчонки. Пусть их, если нравится! Этот год избрали старостой Ляльку Рождественскую, дочь директора. Она неплохая девчонка. Простая. Пожалуй, слишком серьезная.

Александр Кириллович засиделся допоздна — все спорили. Заперев за ним дверь, Санди вернулся в столовую.

Андрей Николаевич стоял посреди комнаты и с растерянным видом тер себе грудь. Санди обратил внимание, что еще за чаем отец расстегнул пуговицы сорочки и поколачивал пальцами по груди. Теперь он как-то странно поводил головой.

— Что с тобой, папа? — удивился Санди. Он еще никогда не видел отца больным и не мог даже представить его заболевшим.

— Черт знает что такое… — удивленно проговорил Дружников. — Неловко повернулся, что ли? Словно кол посреди груди…

— Выпей минеральной воды, — неуверенно предложил Санди.

Он быстро откупорил бутылку, нарзана. Но с отцом началось что то странное: его бил озноб, он задыхался и скоро начал стонать, хватаясь за грудь.