При этом папа, если он был рядом, всегда усмехался и говорил, что простые домашние средства нередко более эффективны, чем всякий дорогой импорт. Кофе он не любил.

Эрин слышала, как папа спустился вниз, а затем до неё донёсся звук плюхнувшейся на плиту сковородки. Она перевернулась на спину и попыталась вспомнить, что же ей снилось. Это был хороший сон. В этом сне она летела на космическом корабле уворачиваясь от метеоритов, чтобы спасти какого-то змеелицего мальчика. Девочку не отпускало ощущение, что когда-то она уже видела этот сон.

— Ты что, ещё не встала? — донеслось с кухни.

— Почти, — уклончиво крикнула Эрин, сползая с кровати.

— Давай побыстрее, я хочу, чтобы ты присмотрела за беконом. И смотри, чтобы он не подгорел, — нам ещё ехать к тёте Рейчел, и времени готовить что-то другое на завтрак не будет!

В ответ Эрин застонала.

— Что ты там говоришь?

— Нет, ничего. Ничего…

Поездка к тёте Рейчел — как она могла забыть? Эрин уселась на постели и огляделась в поисках носков. Их она обнаружила под кроватью и, надевая, привычно зажала дырку на правом носке между пальцами. К прорехам на одежде, в отличие от папы, Эрин привыкла — их было много на куртках, рубашках, майках, футболках, штанах, шортах и другой зависящей от сезона одежде, которой постоянно приходилось сталкиваться с камнями, сучьями, асфальтом, почтовыми ящиками, мусорными баками и прочими предметами, почему-то регулярно оказывающихся там, где гуляют десятилетние дети Девенпорта, пока родители заняты в порту или на другой работе. В общем, на носке в районе большого пальца дырке было самое место.

Одевшись и умывшись — намочив лицо, если честно — она спустилась на кухню. К этому времени папа уже переворачивал подрумянившиеся ломтики бекона.

— Доброе утро, соня!

Возможно, именно жизнь с папой, который много работал, привела к тому, что Эрин выглядела и вела себя скорее как мальчишка. А в холодную погоду она казалась ещё тоньше, чем была на самом деле, потому что после четвёртой порванной куртки этой зимой (с последней Эрин была вовсе не виновата, она просто зацепилась рукавом за сук, когда тренировалась прыгать с дерева и если бы не оторвала его, то так бы и висела у экскурсионной тропы до самой своей смерти), папа притащил с работы старую ушитую форму какого-то очень маленького констебля. Но в констебли редко берут кого-то в возрасте десяти лет, так что прочная непромокаемая куртка висела на девочке мешком.

У Эрин было округлое лицо, вечно содранные коленки, растрёпанные волосы, широкий прямой нос и вечно прищуренные карие глаза. А когда папа на работе ловил плохих людей, Эрин вытаскивала и носила старые кожаные артиллерийские очки из поцарапанного жестяного футляра. Их тайно подарила тётя Рейчел, заметив рассаженую деревянным мечом бровь — девочка тогда тренировалась подбрасывать вертикально стоящий на ступне деревянный меч и немного промахнулась — и теперь это была их общая тайна. «Шрамы украшают» — заметила тогда тётя, — «но с одним глазом люди почему-то хуже видят».

Конечно, иногда папа говорил, что если бы хотел сына, то завёл бы мальчика, но юная мисс Киттлер категорически отказывалась носить платья, юбки и даже пальто — слишком неудобной была такая одежда. Услышав очередной отказ, папа демонстративно вздыхал и говорил «Тогда носи, что хочешь». Не стоит и говорить, что из-за подобного подхода Эрин завидовала половина живших в районе Девенпорта детей.

Единственное, что Эрин никогда не нравилось в собственной внешности — это корявый толстый шрам на левом запястье, возможно напоминавший морского конька. Шрам был у неё с самого детства, и один из первых осмысленных вопросов, который она задала папе, был как раз о том, откуда у неё взялся этот шрам.

— Ты получила его когда решила сама разжечь плиту, — резко ответил тогда папа. — Потом всё поймёшь.

«Потом всё поймёшь» — означало, что задавать дальнейшие вопросы сейчас задавать бесполезно. Конечно, иногда «потом» означало «через месяц», или же «через неделю», но чаще всего ответы откладывались до недостижимой даты «когда повзрослеешь».

К десяти годам у Эрин скопилась большая толстая тетрадка неотвеченных вопросов.

К моменту когда папа и сам почистил зубы и побрился, Эрин уже вылила на сковородку яйца и готовила яичницу с беконом. Чай папа заварил, когда дочка спала, так что разлить его по чашкам было делом пяти минут.

Главным было не опоздать на поезд. Обычно Киттлеры бы поехали через Парк-Авеню, но на прошлой неделе на пересечении с Альберт-Роуд упала строительная плита. И хотя инспектор очень не любил пользоваться служебным положением, но объезд через Докъярд занял бы слишком долго. Джерард уже прикидывал, как бы побыстрее срезать на машине через парк (лучшим вариантом казалась широкая пешеходная тропа на перекрёстке с Ферри-Роуд мимо колледжа по Милн до пересечения с Портленд-Роуд), когда зазвонил телефон.

Это был старший инспектор Рассел Порсонби. И инспектор Киттлер ему был нужен на службе просто позарез.

— Помнишь этого урода из кафе «Эльвира»? — вместо приветствия, сказал Порсонби. — Его видели у Каменных Казарм пять минут назад. Бросай всё и лети туда.

— Рассел, я с дочерью…

— Слушай, в лицо его видели ты, Джонсон и Вудланд. Джонсон в Мидоус Вэлли, до Вудланда не дозвониться. Портрет, ты сам говорил, на него не похож. Констебли у парома уже изображают пугала, но если ублюдок не испугается подняться на борт — сам понимаешь.

Инспектор Киттлер понимал. Как и то, что поездку к тёте он обещал дочери ещё на день рождения. Тогда тоже пришлось отложить.

— Рассел, сможешь прислать констебля-стажёра? Я уже трижды, — для убедительности, Джерард увеличил количество сорванных поездок, — обещал дочери отвезти её к тёте на выходные. Билеты я оплачу, но там два с половиной часа в один конец…

— Он уже едет, — пообещал начальник. — Паром отходит через двадцать семь минут!

— Папа побежал к машине, — услышал детский голос старший инспектор Порсонби. — А когда меня повезёт констебль? И он будет в форме?

Через пятнадцать минут у дверей дома номер 222 по Фор-стрит остановилась самая настоящая полицейская машина, и самый настоящий констебль помог Эрин Киттлер погрузить в багажник сумку, а затем открыл ей заднюю дверь — на зависть всем соседским детям. А всего полчаса спустя Эрин, не смевшая поверить в своё счастье, сидела у окна поезда и впервые в своей жизни ехала куда-то без папы. Сопровождавшего её констебля Ферндейла девочка попросила сесть на соседнюю лавку, как будто она едет вообще одна. Полицейский согласился, но прежде чем Эрин села в поезд, предупредил, что если она что-нибудь выкинет, то он расскажет обо всём отцу, а тот посадит девочку в чулан до самого Рождества.

— Я буду хорошо себя вести! — пообещала Эрин. — Правда…

Хотя на самом деле Эрин не поверила констеблю Ферндейлу. Папа бы никогда не посадил её туда. Более того, он даже повесил на дверь чулана настоящий навесной замок — дочь слишком часто любила исчезать в его недрах, чтобы потом бегать по улице со старым пылесосом в роли верного робота Принцессы Леи, размахивая трубой, будто космической саблей.

У тёти Рейчел, кстати, была самая взаправдашняя сабля. И древние пистолеты, один из которых на прошедшее Рождество она подарила папе. Тот стоял на каминной полке на специальной подставке и вызывал удивление и восторг заходящих папиных гостей — чаще всего, таких же полицейских. «Томпсон, тысяча восемьсот второй» — гордо говорил им Киттлер-старший, — «Подарок из Канады». Пистолет был давней мечтой Эрин, но по непонятной причине, ей не удавалось до него добраться, как бы она не старалась. «Потом всё поймёшь» — как обычно, говорил папа.

Все гости были уверены, что в Канаде у Киттлеров живут родственники. Но на самом деле, тётя Рейчел приехала в Корнуолл из Ньюфаундленда несколько лет назад, а больше никого Эрин не знала. Да и фамилия у неё была совсем не Киттлер, если уж на то пошло.