В первый и последний раз донья Елена дала пощечину своей дочери.

— Тихо! Ты несчастное, погибшее создание. Дон Андреас сам знает, как будет лучше для тебя и всех нас.

На улице прозвучали еще мушкетные выстрелы, а потом раздался крик такого звериного ужаса, что у Мерседес волосы встали дыбом, а руки похолодели и задрожали. «Если бы только дон Давидо мог подняться и поговорить с ними, — думала она, — может, он спас бы нас».

— О-ох! — Прямо под окнами спальни началась перестрелка. Трясясь от страха, Мерседес повернулась к зеркалу и с трудом узнала в нем свое бледное лицо и белокурые волосы. На ней было простое черное платье, украшенное только брошью с жемчугом и топазами на высоком воротнике.

И в этот момент за дверью заревел английский голос:

— Вперед, Эндрю, я прикончу этого папистского ублюдка. Перезаряжай, Джон, мы еще не взяли город.

Непреодолимое любопытство заставило Мерседес выглянуть сквозь жалюзи. Она увидела разбросанные группки пиратов, которые, визжа словно бешеные шакалы, с топотом мчались по улице, где жили ремесленники, изготовлявшие веревки. Грязные и почти обнаженные, они держали оружие наготове и тщательно осматривали все вокруг; вместо шляп у многих были повязаны платки.

Ей бросился в глаза один темноволосый демон, который держал в одной руке мушкет, а в другой палаш с медной рукояткой. На пересечении улиц Карреро и Санто-Доминго командир остановился и осмотрелся, его сильная шея и мускулистые плечи были залиты потом.

— Джекмен! Ты и твои ребята бегите туда и обезопасьте муниципалитет и таможню. Харрингтон, бери сотню людей и спускайся в порт, не дай испанским вшам разбежаться!

Он обернулся, и в ужасе обхватившая лицо руками Мерседес навсегда запомнила выражение его лица, окаймленного длинными усами и бородой.

— Коллиер, бери людей и обыщи тюрьму; а остальные за мной. — Говорящий исчез из виду, возглавив банду головорезов, которые протопали мимо под странным зелено-золотым знаменем.

Когда необычайно высокий, темноволосый и бородатый лютеранин остановил свой отряд и подозрительно посмотрел на дом ее отца, сердце Мерседес чуть не остановилось от ужаса.

— Здесь вполне могут спрятаться аркебузиры, — проревел он. — Давай, Дирк, и ты, Билли, Тод и Майк, посмотрим, что там внутри. А остальные пусть заглянут в соседний дом.

— О нет, нет, нет! — ахнула Мерседес. — Это мой дом. Вы не можете войти. Конечно, Господь Бог пошлет молнию и воспретит вам это!

На какое-то мгновение ей показалось, что ее надежды сбылись. В ушах у нее раздался громовой взрыв, и дом дона Андреаса так страшно содрогнулся, что пара хрустальных ваз и тяжелый канделябр перевернулись и упали, а с потолка посыпались пласты штукатурки. Закрыв глаза и заткнув уши, девушка покачнулась. С другого конца комнаты раздался дрожащий голос брата Пабло:

— Неприятель взорвал пороховой склад! — Потом раздались еще взрывы, вдалеке и совсем рядом.

— Это не лютеране, — очень медленно поправила его донья Елена. — Капитан-генерал поклялся дону Андреасу, что скорее уничтожит город, чем отдаст его во власть еретикам.

Но пираты опомнились достаточно быстро и снова начали бить какими-то тяжелыми предметами в дверь дона Андреаса. Инесса пронзительно взвизгнула. Все уставились на тяжелые двери красного дерева.

— О, Матерь Божья! Спаси меня — я пожертвую тебе все свои драгоценности.

Хриплый голос скомандовал:

— Открывайте, испанские крысы, или мы выкурим вас оттуда.

Кто-то забыл задвинуть тяжелые засовы после ухода дона Андреаса, и медный замок вначале прогнулся под серией тяжелых ударов, а потом двери красного дерева распахнулись, и в дом ворвались клубы пыли и запаха пороха.

— Спаси меня! Мама! Спаси меня! — Мерседес подбежала и вцепилась в голубое платье матери. Служанки пытались прикрыться фартуками или бросались к грубой коричневой рясе брата Пабло и хватались за него, бормоча неразборчивые молитвы. Расширившимися глазами дониселла Инесса смотрела, как на пороге выросла человеческая фигура. Потом в дверной проем просунулось дуло мушкета, и появились еще люди. Наконец ввалился и тот самый гигант, которого Мерседес видела на улице. К несчастью для всех домашних, это был Люк, бывший узник Порто-Бельо.

Следом за ним на пороге появился коренастый мулат в красных кожаных сапогах, которые он завоевал себе в бою, и шотландской юбочке из зеленого шелка; а потом в комнату ворвалось еще шесть или восемь ужасающего вида фигур с пистолетами наготове и обнаженными саблями, с которых на мягкие ковры закапала кровь.

Какое-то мгновение победители и побежденные молча смотрели друг на друга.

А потом Люк медленно выступил вперед, его волосатая грудь тяжело вздымалась в такт его дыханию. Внимание доньи Елены привлекла его яркая красно-желтая перевязь, и, к своему великому ужасу, она узнала в ней ту, которую сама с гордостью подарила дону Эрнандо два долгих дня назад. Она дико вскрикнула.

Пираты медленно подходили ближе, лохмотья одежды свисали с их плеч; от их босых ног на полированном паркете оставались грязные следы. Флибустьер-голландец облизал губы при виде таких роскошных ковров и полудюжины массивных серебряных светильников, которые покачивались на цепях. Никто не обращал внимания на все усиливавшийся резкий запах горящего дерева.

— Вы все одна семья? — спросил широкоплечий парень, который пригнулся, словно собираясь прыгнуть. У него был жуткий вид, потому что он по примеру мусульман-мавров обрил голову, оставив только одну прядь на макушке, и отрастил узкую восточную бородку. На загорелой груди у него была татуировка «Лучше быть мусульманином, чем папистом».

Гордо подняв голову, донья Елена выступила вперед из толпы служанок, которые распростерлись на полу и скулили, словно голодные щенки.

— Эти молодые леди — дочери его чести, судьи Андреаса де Мартинеса де Амилеты, а я его жена!

Один из мушкетеров перевел:

— Старая ведьма говорит, что они все одна семья.

— Это хорошо! — ухмыльнулся Люк, подергивая одну из мелких косичек, в которые была заплетена его борода. — Клянусь, что старый судья заплатит за них поодиночке больше, чем за всех вместе — они всегда так поступают, — так что оставим здесь старую клушу и заберем цыпляток.

Он направился к Инессе, но брат Пабло неожиданно выступил вперед и поднял распятие.

— Берегись, отродье сатаны, ты не посмеешь оскорбить священный образ.

Люк хорошо понимал испанский, поэтому выхватил палаш из ножен и на мгновение замер.

— Священный образ? Да, я помню один такой, который держали у меня перед глазами в Порто-Бельо, когда мерзкие святоши так выжгли мне спину, что я чуть не умер от боли. Так что, старый дурак, вот тебе твое пропятое идолопоклонничество!

Тяжелое оружие неожиданно описало дугу и нанесло удар. По всему дому дона Андреаса разнеслись отчаянные вопли, когда рука монаха, все еще сжимавшая распятие, словно по волшебству отделилась от запястья и с громким стуком упала к загорелым, покрытым пылью, босым ногам Люка.

— Ай! Иезус Христос! — ахнул монах, в ужасе глядя, как кровь хлынула из перерезанных артерий.

— Молчать, проклятый папист, получи по заслугам за то, что вы творили со мной и другими.

Пораженной Мерседес пришла в голову одна мысль. Только Давидо мог сказать этим еретикам, что брат Пабло — добрейший человек. Конечно, дон Давидо объяснит им, что дон Андреас де Амилета многим рисковал, спорил с архиепископом и даже оказал открытое неповиновение жестокому доминиканцу, чтобы спасти жизнь их соотечественника! Она бросилась вперед, но споткнулась о ноги распростертой на полу служанки.

— Англичане! — крикнула она, пытаясь вспомнить и подобрать немногие известные ей английские слова. — Мы друзья Давидо Армитеджа — послушайте…

— Боже мой! — ошарашенно произнес Люк. — Она говорит на человеческом языке.

— Мы друзья! Друзья! — лепетала Мерседес, умоляюще протянув вперед руки. — Не надо обижать, друзья.

Пират в лохмотьях когда-то белой в голубую полоску рубашки подошел поближе.