— Земля! Земля! Слава Богу, вон она, с подветренной стороны.

В этот крик он вложил почти все свои силы. Жажда так иссушила горло Джекмена, что его голос не смог разбудить ни женщину, ни трех мужчин, с которыми вместе он находился на борту грязной, необустроенной гички. Глупо ухмыляясь, потому что никто пока не знал о его чудесной тайне, он тупо и бесцельно разглядывал пустой кувшин из-под воды, который катался взад и вперед, взад и вперед по дну гички.

Рулевой задумчиво потянулся и внимательно окинул взглядом своих товарищей, которые лежали на лавках в таких неестественных позах, что казались уже мертвыми. И это было бы неудивительно, потому что всю ночь женщина стонала и что-то бормотала во сне, особенно под утро. Но нет, впалая грудь мисс Пайн все еще вздымалась под тканью выцветшего темно-коричневого платья.

Окрыленный надеждой, придавшей ему хотя бы видимость сил, Энох Джекмен нагнулся над штурвалом, несколько раз облизал сухим языком обветренные, запекшиеся губы и, перекинув парус, развернул нос гички по направлению к размытой, почти незаметной полоске земли.

Убедившись, что суденышко бежит по новому курсу, и удовлетворенно оглядев брызги, которые заискрились за кормой, уроженец Новой Англии принялся размышлять о том, чем сейчас заняты люди дома, в Ньюберипорте, в летний день 1656 года.

Гичка с легкостью скользила по ясному, ярко-голубому океану, а перед мысленным взором Джекмена простирались холодные, свинцово-серые воды у причала в Ньюберипорте. Неподалеку из воды высовывались многочисленные рифы, украшенные клоками желто-коричневых водорослей. Они поджидали неосторожную жертву.

Ему слышались крики скопищ серо-белых чаек и маленьких вертких крачек, которые словно жаловались, кружа над пирсом Абиджайи Уайтлока или сидя на побелевших от соли плитах нового корабельного двора Абсалома Пейджа. Наверное, за последние три года топоры дровосеков расчистили еще больше места на берегу, вгрызаясь в самую чащу обширных диких лесов. И наверное, вдоль полоски пляжа появилось еще больше новых домиков.

Интересно, сегодня воскресенье? Нет, скорее всего, нет. По воскресеньям младшему сыну преподобного мистера Джошуа Джекмена редко везло. Именно в этот день недели предписывалось полное бездействие. И сейчас Энох все-таки не мог понять, почему вести нормальный образ жизни в выходной день считалось таким страшным грехом. Непохоже, чтобы великий и всемогущий Господь мог навсегда проклясть сопливого мальчишку просто за то, что тому пришло в голову взять шлюпку и отправиться ловить треску в устье реки.

Незаметно молодой Джекмен обратился к воспоминаниям о том дне, когда, почти три года назад, он, не обратив внимания на строгие указания отца, преподобного Джошуа Джекмена, не смог побороть в себе желание отправиться вверх по течению, туда, где стройные темно-зеленые ели спускались прямо к прозрачной темной воде. Там он встал на якорь, достал старую удочку и насадил на крючок жирного червяка. Трески было много, и она оказалась весьма прожорливой.

И никто бы не обратил внимания на это пустячное и вполне понятное прегрешение, если бы не уродливый ханжа и шпион Джабез Лоринг, который подвернулся на дороге как раз вовремя, чтобы засечь, как сын священника волочет огромную связку рыбы, сгибаясь под ее тяжестью, к задней двери домика преподобного Джекмена.

Скоро, прикинул Джекмен, солнце поднимется над горизонтом и разбудит его товарищей, маня их новыми надеждами. Что это может быть за земля? За последние две недели гичка, наверное, отплыла достаточно далеко. Это французский, голландский или английский остров? Сделай так, Боже, чтобы он не оказался испанским!

А потом к ним заявились Поль Коггинс и Питер Ньютон, помощники шерифа, со стражниками и арестовали его за упорное и неисправимое нарушение Дня Субботнего.

Джекмен сжал челюсти. Прав он был или нет, но он все равно так сопротивлялся, что им пришлось огреть его дубинкой по башке, да так, что чуть не раскроили ему череп. До сих пор он ясно помнил чувство охватившей его ярости, когда его волокли по Ньюберипорту со связанными руками, словно обычного бродягу, — и все потому, что он поймал дюжину селедок и при этом никому не помешал.

Задул обычный утренний ветер, и гичка начала сильнее раскачиваться на волнах, но ее поскрипывание и ритмический плеск волн не могли успокоить бурю, бушевавшую в груди Эноха Джекмена. Снова перед его глазами стояло лицо старого судьи Оливера. Суровое, словно гранитный риф в бухте Массачусетс, оно ничуть не смягчилось при его чистосердечном признании и обещании никогда больше не повторять своего проступка. Судья мрачно приговорил вольного члена общины Эноха Джекмена к двадцати ударам плетью и одному дню у позорного столба.

Честно говоря, со столбом он бы еще смирился. Многие из добрых жителей колонии в бухте Массачусетс выстаивали около него день на площади за мелкие провинности против жестких законов колонии, но дать себя публично выпороть — это оскорбление, против которого восставали и его тело, и его душа.

Притворившись покорным и покладистым, он обманул Питера Ньютона, тюремщика, какой-то сказочкой, и тот имел глупость подойти к Эноху Джекмену поближе. Энох тут же нанес своему беспечному сторожу такой удар по челюсти, что тот в полуобмороке свалился на пол. Но все же Ньютон пришел в себя слишком быстро и успел поднять тревогу и позвать на помощь Лема Тернера, одного из городских «круглоголовых», который стоял на посту возле тюремного входа.

«Нет, не выйдет!» — рявкнул тот и поднял обитую кожей дубинку. И у Джекмена не оставалось другого выбора, кроме как выхватить с козел алебарду Питера Ньютона и броситься на стражника, который храбро, но безрассудно пытался воспрепятствовать побегу заключенного.

Даже сейчас Джекмен с удивлением вспоминал, с какой легкостью острие алебарды вошло глубоко-глубоко в толстый живот Лема Тернера. Какое странное, озадаченное выражение появилось у того на лице, когда он, кашляя, судорожно рванулся в сторону, в то же время отчаянно пытаясь выдернуть дубовое древко алебарды.

И только когда заключенный уже пробежал по направлению к лесу половину залитой солнцем и усыпанной песком улицы, Лем Тернер свалился, словно мешок с овсом, у порога тюрьмы — и все из-за паршивой трески!

«Если бы только Лем не попытался удержать меня, — думал Джекмен. — Ясно, что теперь мне больше никогда не увидеть Ньюберипорта».

Его изломанная, угловатая фигура болталась на скамейке в такт проворным движениям гички. Ярко-голубые глаза Джекмена были устремлены к горизонту, высматривая зубчатые темно-голубые пики гор, которые медленно вырастали над зеленоватой водой. Знает он это место? За последние три года он, как большинство способных моряков, выучил на память силуэты дюжины побережий и полусотни островов. Нет. Скорее всего, впереди лежала бразильская земля. Вздыхая и протирая покрасневшие глаза, он вновь погрузился в глубокие раздумья.

Уроженец Новой Англии вновь принялся гадать о том, что за земля лежит впереди. По тому, как она выступала из моря, он предположил, что это остров, и большой, потому что все больше и больше очертаний горных склонов выступало на горизонте. Какая судьба ждала их там? Ну, это они узнают, и скоро, потому что у них не было другого выбора, им надо было пристать как можно скорее. Еще день плавания, и экипаж гички не будет ничем отличаться от дохлой макрели, высушенной солнцем.

Джекмен босой ногой вернул руль на место и вновь с интересом осмотрел скрюченные тела все еще спящих товарищей. Повезло им, что Энох Джекмен решил броситься именно в эту гичку до того, как «Удачливый», потерявший мачты, потрепанный штормом и дырявый, словно корзинка на базаре, тяжело вздрогнул, перевернулся вверх дном и неторопливо навеки скрылся под водой.

Да, им повезло, потому что ни один из них не мог отличить гафеля от свайки [18], хотя все они были храбры и упорны. Как и мисс Кейт Пайн, единственная женщина среди них; бедняжка, она страдала от морской болезни с того самого момента, как они вышли из устья Эйвона.