Он отбросил эти бесплодные мысли и задумался над тем, какая сила смогла прорубить это ущелье в сплошной горе. На его родине подобное произошло с Везувием, но здесь не было видно дымившегося вулкана, способного расколоть гору надвое. Нет, эта расщелина была создана по прихоти Творца, как по его же капризу оказался здесь Данте, разрываемый своими желаниями пополам, в противоположных направлениях.

Он не знал, долго ли просидел в зеленой поросли, размышляя о призрачных жеребятах, проносившихся в его воображении, когда к нему подошла Глориана с развевающимися по ветру волосами и с охапкой цветов в руках.

– Мистер Блу сейчас отведет вас снова в пещеру, – заметил Данте.

Она подарила ему озорную улыбку:

– Я там уже была. Эти цветы для тебя. – И, разжав руки, вывалила ему на голову всю охапку, засыпав его белыми и желтыми цветами. – Так-то лучше. Уж больно угрюмый был у тебя вид.

Угрюмый – ха! Если бы только она понимала всю глубину тоски, угрожавшей затопить Данте… Однако ему было трудно сохранить скорбное выражение лица, когда нос ему щекотали маргаритки, а рядом сидела Глориана и в ее глазах снова плясали огоньки.

Он тряхнул головой, и его волосы разлетелись, как грива Близзара, когда тот вскидывал морду к небу с приветственным ржанием. Цветы, лепестки и листья посыпались на Глориану. Она, смеясь, слабо запротестовала, но цветы уже застряли у нее в волосах, а упавшие лепестки осели на мягкой ткани простого платья. Один из них, кремово-белый, трепетал на высокой груди Глориа-ны. Собирая рассыпавшиеся цветы в букет, Данте машинально коснулся его, с трудом удержав руку от того, чтобы она заняла место дерзкого лепестка.

– Питер был прав, – заметила она. – Эти места не так уж плохи.

– Тебе здесь нравится? – спросил Данте, следя за тем, чтобы голос не выдал его волнения.

– О, кажется, да. – Ее, казалось, смутила собственная интонация. – Но это, вероятно, потому, что здесь все по-другому.

– Да. Вероятно.

– И потому, что я буду здесь очень недолго. – Как и он сам.

– Ты об этом мне не раз говорила.

Чтобы чем-то занять свои руки, Данте принялся плести гирлянду из маргариток. Он думал о том, не удивит ли Глориану, что ее доблестный защитник-фехтовальщик занялся такой женской работой, оскорбленный пренебрежением к своему мужскому призванию, под тем предлогом, что тренировка пальцев, которой оно требует, делает руки более гибкими. Проклятые мысли! О чем бы он ни думал, они возвращали его к одному и тому же – воспоминаниям о прикосновениях чудесных рук Глориа-ны, таких нежных и гибких, что могли в любой момент плести гирлянды из маргариток.

– Мне кажется, тебе не дает покоя мысль о возвращении.

В руках Данте сломался стебелек. Он выбрал другой.

– Что ж, раз так надо, мы можем попытаться проделать этот опыт с зеркалом сегодня после обеда, – не унималась Глориана.

– Мы попробуем проделать это, когда ты будешь в безопасности, вдали от этого места.

– Но я, возможно, задержусь здесь несколько дольше, чем намеревалась. – На ее щеках расцвел легкий румянец.

– Ты нашла здесь себе приятную компанию.

– Да… да, нашла. – Краска на ее щеках стала гуще, подтверждая догадку Данте о том, что она думала о Питере Хенли. – И пожалуй, ты хорошо сделал, что купил в Холбруке много провизии. Миссис Блу обещала научить меня готовить.

– Она разговаривала с тобой?

– Сказать так было бы не совсем точно. Я попыталась подобрать слова, чтобы спросить ее, а она попыталась пропеть что-то в ответ, и это прозвучало как «да».

Итак, решение его судьбы, да и ее собственной тоже, на этот раз снова откладывалось – до тех пор, пока она не постигнет тайны искусства синей кухни. Довольно слабая отговорка для того, чтобы еще задерживаться здесь.

– Откуда у тебя столько свободного времени на такую безделицу? А как же цирк? – не удержался от вопросов Данте.

– О, я вовсе не намерена посягать на твое время. Питер сказал, что будет счастлив принять на себя твои обязанности телохранителя, а его люди будут охранять границы моего ранчо.

Данте так смял цветок, что между его пальцами выступил сок. Разумеется, Питер посторожит ее, пока она будет печь синие оладьи и мешать синюю овсяную кашу. Питер охотно последует за Глорианой, куда бы она его ни повела, и она, несомненно, будет улыбаться ему на каждом шагу. В конце концов как раз этого она и ждала.

– С ним ты будешь чувствовать себя в большей безопасности, чем со мной?

– В некотором смысле да, – прошептала она. Ему нестерпимо хотелось обвить руками ее тонкую талию, поцелуями убрать лепестки цветов, расстегнуть пуговицы на ее платье и без конца целовать ее разогретую солнцем грудь. Мучительное ощущение в чреслах еще больше подогревало его желания. Сердечная мука не позволяла ему осмелиться на это. Его только что освободили от всех клятв и обещаний, и любимая женщина вверила себя заботам другого мужчины. Больше ему здесь нечего было делать.

Данте свернул гирлянду из маргариток в венок и водрузил его на взбитую ветром копну волос Глорианы. Имея в своем распоряжении очень мало времени и не имея денег, другого подарка он ей сделать не мог. Она подняла руку к венку и провела по нему пальцами. В ее глазах блестели слезы.

– Это корона?

– Да. Per la regina il mio cuore, – прошептал он.

– Что… что ты сказал?

«Для королевы моего сердца», – сказал он женщине, которая никогда не будет его женщиной.

– Прости. От волнения я нечаянно заговорил на родном итальянском языке.

Она не обратила внимания на то, что он не перевел ей сказанных слов.

– Так ты итальянец?

– Итальянец. А не цыганский акробат на трапеции и не большая старая электрическая лампочка, – согласился он с грустной улыбкой.

Глориана снова коснулась своей короны из цветов, и внезапно эти нежные лепестки маргариток привели ее в ярость.

– А я циркачка-фокусница, а вовсе не королева Англии, и не надо делать вид, что я представляю собой что-то другое.

Глориана сорвала с головы венок из маргариток и, посмотрев на него с глубоким отвращением, отшвырнула его от себя. Она отскочила от Данте, сердце ее было готово разорваться от горечи и отчаяния.

– Глориана!

Данте поднялся на ноги, но не успел шагнуть к ней, как окружающие равнину горы огласились эхом резких сухих выстрелов. Издали через всю долину донеслось яростное ржание Близзара. С криком умчался Питер, вскочивший на одну из лошадей, которые были запряжены в тарантас, даже не сбросив с нее сбрую.

– За мной! Похоже, нападение на ранчо! – прокричал на ходу Питер, бросив Данте под ноги повод запасной лошади.

Данте в два прыжка оказался рядом с Глорианой и схватил ее за плечи:

– Забери Мод и обоих Блу. Отправляйтесь в пещеру и оставайтесь там, пока я не вернусь.

– Но ты едва умеешь обращаться с револьвером…

– У меня есть меч. Жди меня.

– Но ехать через долину опасно. Ты же будешь открытой мишенью для любого бандита.

– Глориана, делай, что я сказал!

Она оцепенела от его команды, которую он прорычал тем же самым голосом, что наводил ужас на его воинов, не решавшихся вступить в бой.

– Глориана, я… – Он тряхнул головой и провел по ее решительному подбородку большим пальцем, дрожавшим от восторга прикосновения к ней и от готовности к схватке, взбудоражившей ему кровь. – Прошу тебя, иди. Ты должна знать, что я не оставлю тебя в беде. Но ты не желаешь меня слушаться, и я не смогу сражаться в полную силу с мыслью о том, что тебе грозит опасность.

– Данте!

Инстинкт воина говорил Данте, что ему нужно немедленно ехать, чтобы защитить ее в схватке. Но увидев, как она прижимает пальцы к своему подбородку, который он только что гладил, он словно прирос к земле.

– Да, Глориана?

– Это же всего лишь ранчо, а не королевство.

– Я начинаю понимать, – медленно проговорил он, – что королевство не единственное, за что можно сражаться.

Глори не знала, что человек способен плакать так, как плакала она. Она молча сидела, опершись спиной о гладкую каменную стену пещеры, и из глаз ее лились слезы; этим ливнем, наверное, можно было бы наполнить ведро, из которого в цирке поили слона.