День, назначенный для свидания доктора Филиппа Меччио с королевою Ортрудою, был ярко-багряным: вулкан на Драгонере дымился сильно в этот день, и дым его виден был издалека. Небо смешало глубокую лазурь с оранжевою пламенностью, и казалось ликующим ярко и злорадно. Шумные волны, пламенея, плескались на яркую желтизну прибрежных скал.

Образ Светозарного весь день носился перед очарованными зловещею красотою природы глазами королевы Ортруды. Взойдя на башню королевского замка, она открыла грудь Светозарному, и молила его о пламенной, прекрасной смерти. Потом в подземный сошла Ортруда чертог Араминты, и, погрузив обнаженные ноги во тьму и холод вод подземного грота, молила духа гор о смерти, о смерти огненной и прекрасной.

Мысли и мечты о смерти весь день владели душою королевы Ортруды. Теперь, после измены принца Танкреда, уже не боялась Ортруда смерти. В иные минуты даже радостна была Ортруде мечта о смерти. В подземных чертогах Араминты Ортруда казалась сама себе бестелесною тенью, блуждающею в мертвом царстве. И с вершины своей одинокой башни она смотрела на мир, как на мир чужой и далекий.

Афра провела Филиппа Меччио через свою квартиру во дворце в сад королевского замка. Они прошли над высоким берегом моря, где мглистая, голубовато-желтая легко золотилась широкая даль, и спустились в прохладу строгих, прямых аллей. Афра спросила:

— Вам нравится здесь, в этом саду, Филиппо?

Филиппо Меччио прямо и даже резко ответил, словно он готов был к этому вопросу:

— Нет, Афра, совсем не нравится.

— Почему? — спросила Афра.

Ее удивил этот неожиданный ответ. Филиппо Меччио отличался всегда изысканным, тонким вкусом, любил природу, любил искусство, и понимал его. Афра смотрела на Филиппа Меччио с ожиданием. Он улыбнулся, и сказал:

— Будем благодарны природе и людям. Солнце здесь, как везде, прекрасно, недоступно и справедливо, — и, как везде, цветы благоухают. Это всё хорошо. Только это. И все же не нравится мне здесь, хотя здесь и солнце, и цветы, и на тонкий песок аллеи ложатся легкие следы милых ног моей Афры.

Афра опять спросила:

— Почему же вам здесь не нравится, милый Филиппо?

Филиппо Меччио отвечал:

— Потому, что в этом саду не орут и не возятся толпы уличных сорванцов. Слишком скучно здесь, милая Афра, слишком тихо для городского сада. Где нет детей, этих милых, вечно-беспокойных, забавно-злых зверенышей и чертенят, там плохо. Скупое, эгоистичное довольство греется там, замкнувшись от света. Жестокие зубы его всегда готовы растерзать дерзкого нарушителя его несправедливого, одинокого покоя.

Афра тихо покачала голового, и сказала:

— Вы эстетику хотите подчинить соображениям моральной природы. А разве эстетика должна подчиняться этике?

— Между этими двумя сестрицами большая дружба, — сказал Филиппо Меччио. — Кто обижает одну, тот заставляет плакать и другую. Интимного искусства в наши дни нет, и быть не может, как не должно быть и закулисной, тайной политики.

Арфа сказала:

— Высокое искусство — искусство для немногих.

Филиппо Меччио возразил:

— Нам-то что до этих немногих! Пусть они услаждаются тепличным искусством, — мы идем с толпою. А самосознание толпы растет. Толпа перестает быть чернью, и превращается в народ. Вот потому искусство и должно быть всенародным, как всенародною должна быть политика. Народ хочет быть не только господином в политике, но и покровителем искусств.

— Хочет, но может ли? — спросила Афра.

Филиппо Меччио уверенно возразил:

— Сможет. Кто хочет, тот и может. А самолюбивые жрецы искусства должны знать, что искусство, которое не хочет быть всенародным, вырождается. И этот сад почти совсем хорош, но чего ему недостает? Веселой толпы, и чтобы подвыпивший в праздник рабочий сел под этою гордою пальмою, обнимая свою краснощекую невесту, и чтобы городские мальчишки и девчонки вместе со своими самострелами, аэропланами, куклами и мячиками внесли сюда немножко беспорядка и много новой, вольной, своеобразной красоты. Впрочем, я готов говорить на эту тему без конца, особенно с вами, Афра, а, может быть, королева уже нас ждет.

— Королеве Ортруде понравилось бы то, что вы теперь говорите, — сказала Афра.

Филиппо Меччио невесело сказал:

— Что ж! знатным господам иногда нравятся плебейские вольные речи. Это кажется им пикантно.

Афра улыбнулась, сказала:

— Я скажу королеве, что вы здесь.

И ушла. Филиппо Меччио остался один в павильоне, где был розовый полумрак, молчание таилось, и прохлада. Нежно дрожало в воздухе что-то, словно пел в вышине невидимки хор эфирными голосами. Где-то близко лепетала влажная, брызгая, струя фонтана. Небо сквозь высокие окна мерщало оранжевым сводом, бросая золотистые блики на глубокую зелень деревьев сада и на голубые кисти агератумов.

Филиппо Меччио задумался, и не услышал легкого на песке аллеи шелеста шаров королевы Ортруды и Афры. Они вошли в павильон обе, тихие, и глубокий, золотой голос Афры назвал негромко его имя. Филиппо Меччио встал. Афра представила его королеве, и ушла.

Королева Ортруда и Филиппо Меччио остались одни. Привычным движением тонкой руки королева Ортруда указала Филиппу Меччио легкий белый стул у окна, и сама села недалеко. Было легкое замешательство. Ни Ортруда, ни Филиппо Меччио не нашли сразу, что сказать, и молча смотрели друг на друга. Наконец королева Ортруда сказала:

— Я хотела вас видеть, господин Меччио, или, вернее, слышать.

Филиппо Меччио молча поклонился. Королева Ортруда продолжала:

— Я бы хотела услышать от вас, господин Меччио, что побуждает вас действовать так непримиримо, и так враждебно относиться к современному строю. Я надеюсь, что вы будете со мною совершенно откровенны.

Филиппо Меччио сказал с обычною своею уверенностью:

— Мне легко будет оправдать надежду вашего величества, — я никогда не говорю иначе, как откровенно.

Королева Ортруда улыбнулась, и сказала:

— Я вас слушаю, господин Меччио. Если вы будете говорить мне так же откровенно, как вы говорите вашим обычным, восторженным слушательницам, то и я, как любая из них, так же внимательно выслушаю вас. Хотя, может быть, и не решусь аплодировать.

Филиппо Меччио говорил долго. Сегодня он был особенно красноречив, но хотя он и старался здесь отрешиться от приемов митингового оратора, это ему плохо удавалось, и его пафос казался иногда излишним в этих красивых стенах, расписанных легкими фресками, перед этою спокойно-внимательною женщиною, привыкшею к бесстрастному обсуждению государственных вопросов.

Наконец Филиппо Меччио замолчал. Королева Ортруда задумалась. Спросила:

— Вы хотите республики?

Филиппо Меччио спокойно отвечал:

— Да, государыня.

Королева Ортруда спросила:

— Разве для народа не всё равно, какая форма правления в государстве?

И так же спокойно ответил Филиппо Меччио:

— Не совсем всё равно.

Королева Ортруда говорила:

— Мне кажется, что вы, господин Меччио, очень ошибаетесь в самом основном. Вы соединяете социализм с республикою и с революциею. Но ведь социализм есть результат чисто хозяйственных явлений.

Филиппо Меччио сказал:

— Мы сделаем из республики предисловие к социалистическому строю.

— Вы думаете, — спросила королева Ортруда, — что завоевание республики может улучшить жизненное положение пролетариата?

Филиппо Меччио отвечал:

— Конечно, нет. Но республика даст более удобную почву для завоеваний социального строя, и вот почему.

Филиппо Меччио аргументировал долго и остроумно. Королева Ортруда выслушала его внимательно. Улыбнулась. Аргументы, слабые, как и все другие аргyменты! Она сказала решительно:

— А я вам все-таки говорю, господин Меччио, — не учреждайте республики. Это ни к чему не приведет. Никакие написанные на бумаге права не придадут силы слабому.

Филиппо Меччио возразил: