Пардальян не погиб. Затея с мясорубкой была жестокой игрой, которую придумала Фауста вместе с Эспинозой. Папесса и великий инквизитор вовсе не хотели убивать шевалье. Они решили свести его с ума. Причины же, побудившие их к этому, были различны.

После того как Фауста перепробовала все мыслимые и немыслимые способы уничтожить Пардальяна, она решила, что этот человек неуязвим. Следовательно, нужно было искать другие пути, чтобы расправиться с ним.

Что касается Эспинозы, то он не был суеверен. Он занимал пост великого инквизитора Испании и знал, что его долг – любыми средствами истреблять ересь и утверждать веру в Бога и почтение и любовь к Нему. Оскорбить Бога – значит, совершить такое преступление, для искупления которого любые муки являются недостаточными.

У Бога есть наместник на земле. Это король. Оскорбить короля – то же самое, что оскорбить и Бога. Именно это преступление совершил Пардальян. Мало того, вдобавок он осмелился воспрепятствовать осуществлению королевских замыслов.

Итак, во-первых, преступника нужно покарать соразмерно его злодеяниям, а во-вторых, следует учесть, что он – личность незаурядная.

Фауста подсказала ему способ. Он его обдумал и улучшил. Эспиноза не солгал, когда заявил шевалье, что действует во имя высшего принципа, а не просто утоляет свою ненависть. И это, пожалуй, было самым пугающим в натуре Эспинозы.

Итак, страшные косы не представляли для Пардальяна никакой угрозы. Три первых лезвия действительно были сделаны из стали, зато остальные – из картона. Пардальян, вцепившись в перекладину, висел к ним спиной и поэтому не мог их хорошенько рассмотреть. Когда же шевалье сорвался, они не причинили ему никакого вреда.

Упав, Пардальян лишился чувств и долго лежал без движения. Однако мало-помалу он пришел в себя. Несчастный слегка приподнялся и обвел свою новую камеру безжизненным взором.

По величине этот карцер был точно такой, как прежний. Пока шевалье лежал без сознания, движущийся пол встал на место и превратился для узника в потолок. Как и наверху, здесь не было ни единого табурета. Под ногами была не сталь, а плотно утрамбованная земля, стены покрывала плесень. В карцере дурно пахло.

Все это не произвело на Пардальяна никакого впечатления. Бедный сумасшедший принялся мастерить куклу из рукава своего плаща.

Он занимался этим долго и вдумчиво, что свойственно детям, а также взрослым, потерявшим рассудок. Как дитя, он беседовал с куклой, причем его слова были лишены всякого смысла. Пардальян то бранил и отталкивал ее, то принимался ее утешать и ласкать. Время от времени он разражался бессмысленным смехом.

Потом бедняга начал рассказывать своей кукле что-то серьезное: наверное, историю своих несчастий – подлинных или мнимых. Он тихонько жаловался ей, иногда всхлипывая. Все это было невыразимо печально. Эта игра продолжалась долгие часы, ведь теперь времени для шевалье не существовало.

Открылась дверь, и в помещение вошел монах. Он принес хлеб и кувшин с водой. Возможно, тюремщики боялись, что к Пардальяну вернется рассудок и он взбунтуется, потому что монах держал в руке хлыст.

Он не сделал никакого угрожающего жеста и даже не взглянул на узника. Однако его присутствия оказалось достаточно. Как только Пардальян заметил монаха, он испустил отчаянный крик и пополз в угол. Прижавшись к стене, несчастный, как ребенок, закрыл лицо руками и, заикаясь, пробормотал:

– Не бейте, о, не бейте меня!

Монах спокойно поставил хлеб и кувшин на пол и с любопытством посмотрел на узника. Затем он медленно поднял руку, в которой держал хлыст.

– Не надо! – раздался дикий вопль.

Рука монаха медленно опустилась, так и не нанеся удара. Он покачал головой, удивленно рассматривая безумца, и пробормотал:

– Бесполезно говорить ему, что я принес ему еду: он ничего не поймет. И бить его тоже не нужно: это безобидный младенец.

Монах ушел. Пардальян долго еще сидел в том же положении. Наконец он решился отнять от лица руки и, никого не увидев, приободрился. Шевалье снова стал играть со своей куклой.

В последующие два дня этот монах приходил дважды и дважды приносил ему еду. Оба раза эта ужасная сцена повторялась. Затем монах появился в сопровождении Эспинозы. Пардальян повел себя точно так же.

– Видите, монсеньор, – сказал тюремщик, – все время одно и то же. Пардальяна больше не существует. Теперь это слабый и боязливый ребенок. Наши средства, в том числе и мое зелье, хорошо подействовали: в нем осталось только одно чувство – страх. Его светлый разум померк. Его могучая сила уничтожена. Взгляните на него! Он даже не может стоять. Просто чудо, что он до сих пор жив!

– Я вижу, – спокойно ответил Эспиноза. – Я знал силу вашего яда, однако, признаться, опасался, что на этот раз он не подействует, поскольку этот человек от природы наделен невероятными качествами. Я поздравляю вас: вы изобрели нечто действительно замечательное!

В ответ на комплимент монах низко поклонился. Со скромностью ученого, который знает цену своему открытию, он сказал:

– Вы преувеличиваете мои заслуги, монсеньор. Огромную роль сыграли условия, в которых он жил, и, конечно же, ваши остроумные методы.

Во время этой беседы Пардальян, сидя в углу, стонал и всхлипывал. Казалось, великий инквизитор и ученый монах вовсе не замечали его.

– Я хочу ему кое-что сказать, – продолжал Эспиноза, – а для этого нужно, чтобы к нему на минуту вернулся рассудок.

– Меня об этом предупредили, – ответил со спокойной уверенностью монах, – и я принес с собой то, что необходимо. Несколько капель из этого пузырька – и к нему вернутся силы и разум. Однако, монсеньор, это снадобье действует только полчаса.

– Это даже больше, чем мне потребуется. Услышав этот ответ, монах подошел к узнику.

Пардальян лишь громче застонал. Он даже не сделал попытки отстраниться от этого страшного для него человека.

Монах взял несчастного за локоть и отвел его руку от лица. Пардальян не оказал при этом ни малейшего сопротивления. Затем лекарь поднес к его губам пузырек. Он как раз собирался вылить в рот узника часть жидкости, когда Эспиноза остановил его: