Тем временем на арену, где стоял Тореро, выпустили быка. Сначала, как это почти всегда бывает, ослепленный ярким светом, внезапно обрушившимся на него после той темноты, где он находился последнее время, бык в нерешительности остановился, принюхиваясь, хлеща себя хвостом по бокам и мотая головой.

Тореро дал ему время освоиться с обстановкой, а затем сделал несколько шагов ему навстречу и стал дразнить животное, что-то выкрикивая и размахивая перед ним своим развернутым плащом.

Бык не заставил повторять вызов. Это полотнище ярко-красного атласа, развернутое перед ним, очень раздражало его, и он помчался вперед, низко опустив голову.

Наступил момент невыразимого напряжения для тех, кто не желал смерти Тореро. Даже сам Пардальян, захваченный трагическим величием этой неравной битвы, следил с отчаянным волнением за всеми перипетиями борьбы.

Тореро, словно вросший в землю, ждал столкновения, не шевелясь, без единого движения. В тот момент, когда бык собирался нанести удар рогами, он передвинул плащ вправо. И – о чудо! – бык последовал за полотнищем и нанес удар по нему. Пробегая мимо, он только чуть задел Тореро.

Секунду спустя зрители, задыхаясь от волнения, увидели, как дон Сезар, набросив плащ себе на плечи, отходит в сторону с такой непринужденностью, с таким спокойствием, будто он находится у себя дома, в полной безопасности.

Гром аплодисментов встретил этот отважный маневр, выполненный с несравненным хладнокровием и мастерством. Даже придворные позабыли обо всем на свете и начали аплодировать. Король и тот не смог удержаться от восхищенного жеста.

Бык, пораженный тем, что его рога не встретили никакого препятствия, вновь бросился на человека. Тот завернулся в плащ, придерживая его за края воротника, и, повернувшись спиной к животному, невозмутимо зашагал по арене.

Бык яростно метнулся вправо и, нацелившись, ударил рогами… по яркой ткани. Затем он кинулся влево – тот же результат. Тореро, покачиваясь в разные стороны, избегал ударов, подставляя под рога кусок атласа. Затем он принялся описывать плащом полукруг за полукругом, и всякий раз бык следовал за ним по касательной, но ни разу не смог поразить ничего, кроме той приманки, что ему подставляли.

Публика неистовствовала.

Пусть любители современного боя быков не улыбаются улыбкой превосходства и не ропщут. Да, наш замечательный Тореро совершал, в сущности, те самые «подвиги», которые сегодня выполняет без малейшей заминки последний помощник тореадора.

Но давайте вспомним: все это происходило за три с лишним столетия до того, как были созданы и окончательно определены правила современной тавромахии.

То, что кажется совершенно естественным сегодня, было настоящим чудом во времена, когда еще никому не приходило в голову рисковать своей жизнью с таким великолепным презрением. И стоит, наверное, добавить следующее: для того чтобы проявить безумную смелость и отважиться на подобное, необходимо было до тонкости изучить характер сражающегося животного.

Как бы то ни было, приемы нашего Тореро, неизвестные в ту пору и вновь появившиеся несколько веков спустя, обладали очарованием совершенной новизны и по справедливости могли вызвать восторг толпы.

Бык, удивленный тем, что ни один из его ударов не достигает цели, на мгновение замер; казалось, он размышлял. Затем он повел ушами, стал яростно рыть землю копытом, чуть коснулся мордой арены и отступил назад – для разбега.

Тореро развернул свой плащ во всю ширину и отвел его в сторону. Одновременно он встал прямо перед быком, как можно ближе к нему, и, сделав шаг, бросил вызов животному.

В тот самый момент, когда бык, замычав и нагнув голову, намеревался нанести удар, дон Сезар внезапно опустил плащ и описал им полный круг. Затем, слегка отклонив в сторону верхнюю часть туловища, но не двигаясь с места, он позволил быку промчаться мимо.

Бык, видевший только плащ-приманку, лишь едва задел Тореро. Тогда тот сделал пол-оборота и вновь оказался лицом к животному.

Правда, на этот раз он размахивал шпагой, на кончике которой виднелась связка лент – он сорвал ее с пронесшегося мимо быка.

И тут толпа, до сих пор наблюдавшая за боем, затаив дыхание и онемев от тревоги и ужаса, дала волю своему ликованию; глядя на то, как все эти люди вопят и жестикулируют, можно было подумать, что их охватило безумие. Кто-то кричал, кто-то аплодировал, где-то слышались раскаты смеха, где-то – судорожные рыдания.

Кругом были видны покрасневшие лица, сведенные судорогой губы, широко раскрытые от ужаса и изумления, глаза. Со всех сторон слышалось хриплое дыхание людей, слишком долго не позволявших себе вздохнуть.

На скамейке какая-то дама обхватила обеими руками шею сидящего перед ней сеньора и, вряд ли сознавая, что делает, нервно сжимала ладонями горло бедняги, который уже хрипел и побледнел до синевы, при этом дама издавала нечленораздельные крики.

Все эти разнообразные и бурные проявления чувств свидетельствовали о наступившей реакции. Дело в том, что в течение всего того времени, когда Тореро, доведя быка до ярости, ждал его нападения, – не отступая ни на пядь, со спокойной улыбкой, – тревога обуревала всех без исключения зрителей; можно было подумать, что жизнь прекратила в них всякое свое течение и сосредоточилась в блуждающих, налитых кровью глазах, которые неотступно следили за бешеным натиском животного – ведь только оно и нападало, а человек, бросая ему вызов, в последнюю секунду лишь уклонялся от наносимых ударов.

Что же тем временем происходило в королевской ложе? Как бы ни была сильна ненависть Филиппа к тому, кто напоминал ему о его несчастном супружестве, король все же сильно волновался: судорожно сжатые челюсти и необычайная бледность выдавали его.

Фауста, обычно совершенно невозмутимая, не могла сдержать дрожи при мысли о том, что один неверный шаг, одно неверное движение, одна секунда невнимания – и молодой человек, на которого она возложила все свои надежды и с которым связывала честолюбивые мечты, будет мертв.