Разве для сына интересы матери не священны? И если муж настолько подл и гнусен, что мучает и медленно убивает свою жену, разве их сын может колебаться? Разве не должен он защитить женщину, отомстить за нее? Даже если эта месть – месть отцу?

Вот оно – объяснение всему. Вот что лишало воли несчастного юного принца.

Да, Фаусте пришла в голову гениальная мысль: Тореро, колеблющийся, весь во власти противоречивых чувств, превратился в жалкого, нерешительного человека, которым она сможет руководить и управлять.

Самое трудное было позади, остальное казалось коварной сущим пустяком. Тореро, сын короля, отныне находился в ее власти, и она могла делать с ним все что заблагорассудится. Тореро поможет ей стать королевой, императрицей, а сам навсегда останется лишь послушным орудием в ее руках – править миром будет она!

А пока надо было натравить его на короля, который, по ее словам, являлся его отцом. Надо было, чтобы дон Сезар допустил мысль об убийстве – цареубийстве, отцеубийстве, – и для этого приукрасить преступление видимостью необходимой обороны.

Молодой принц по-прежнему молчал, его остановившиеся глаза были прикованы к королю, так что Фауста осторожно прикрыла створки окна и опустила тяжелые занавеси, закрывая от дона Сезара столь мучительное для него зрелище.

В самом деле, как только юноша перестал видеть короля, он с облегчением вздохнул и, казалось, пробудился от тягостного кошмарного сна. Он обвел мутным взором окружавшую его роскошь, словно спрашивая себя, где он и что он здесь делает. Затем его взгляд упал на Фаусту, которая, не говоря ни слова, наблюдала за ним, и чувство реальности окончательно вернулось к Тореро.

Фауста, видя, что он пришел в себя и теперь способен продолжать беседу, тихо сказала низким голосом, в котором сквозило скрытое волнение:

– Простите, ваше высочество, что мне пришлось раскрыть вам жестокую правду. Обстоятельства оказались сильнее моей воли и помимо нее увлекли меня за собой.

По телу Тореро пробежала дрожь. Титул «высочество», прозвучавший из уст Фаусты, на мгновение ошеломил его. Титул этот, казалось, свидетельствовал о том, что он не был жертвою сна – все, что он увидел и услышал, было реальностью – хотя и реальностью ужасной и мучительной. Качая головой, он с горечью повторил:

– Ваше высочество!..

– Этот титул принадлежит вам по праву, – проникновенно сказала Фауста. – Но вы на нем не остановитесь.

И опять Тореро покачнулся, как если бы его ударили.

Что означало это «вы на нем не остановитесь»? Вот и управляющий принцессы смотрел на него со страхом, любопытством и огромным почтением. Чего же от него в конце концов хотят? Он решил узнать это как можно скорее.

Фауста, между тем, сказала: «Благоволите сесть» и с поистине царственным величием указала ему на стул. Тореро повиновался, желая лишь одного: прояснить все, что было для него темным и туманным в этой необычайной истории.

– Итак, сударыня, – сказала он с деланным спокойствием, – вы уверяете, что я – законный сын короля Филиппа?

Фауста поняла, что он пытается изменить тему разговора и что, если она позволит ему это, он сумеет ускользнуть от нее.

Принцесса вперила в него проницательный взгляд и невольно отдала дань восхищения душевной силе этого молодого человека – после таких жестоких потрясений он владел собою столь превосходно, что обратил к ней совершенно спокойное лицо.

«Решительно, – подумала она, – не всякий может сравниться с этим молоденьким тореро. У него поистине королевские запасы гордости. Любой другой на его месте встретил бы сообщенное мною известие с ликованием. Независимо от того, ложь это или правда, любой другой поспешил бы сделать вид, что верит мне безоговорочно. А этот остался невозмутим. Он не дает ослепить себя обещаниями блестящего будущего, он спорит, и да простит мне Господь, но его самое горячее желание – это получить доказательство того, что я ошиблась».

Впервые с начала этой встречи в ее душу стало исподволь закрадываться сомнение, и, снедаемая ужасной тревогой, она задала себе вопрос: «Неужели он до такой степени лишен честолюбия? Неужели мне опять не повезло, и я встретила второго Пардальяна, то есть человека, который разочаровался в жизни и для которого состояние, происхождение и даже корона – всего лишь слова, лишенные смысла?»

Размышляя таким образом, она подняла к небу угрожающий взгляд, словно призывая Бога прийти ей на помощь.

Однако Фауста была бесстрашным бойцом и не принадлежала к числу людей, отступающих из-за всякой малости. Эти мысли пронеслись у нее в голове с быстротою молнии, но, каковы бы ни были ее колебания и тревоги, на ее лице не отразилось ничего, кроме неизменной приветливости, которую ей было угодно являть всем.

На вопрос Тореро, в котором звучало сомнение (хотя молодой человек ни в чем не подозревал ее лично), последовал уверенный ответ:

– Документы, которыми я располагаю и подлинность которых неоспорима, а также надежные свидетели доказывают, что вы – законный сын короля Испании Филиппа. Поверьте, я знаю, что говорю. Очень скоро – буквально через несколько дней – я представлю вам все эти доказательства. И вам-таки придется признать, что я не лукавила, а была правдива и откровенна.

Тореро едва слышно промолвил:

– Избави меня Бог, сударыня, сомневаться в ваших словах или же заподозрить вас в дурных намерениях!

И продолжал с горькой улыбкой:

– Я не получил образования, приличествующего сыну короля… будущему королю… Хоть я и инфант – так вы, по крайней мере, утверждаете, – я был воспитан не на ступеньках трона. Я всегда жил в ганадериях, среди диких быков, которых я выращивал для удовлетворения прихотей принцев, моих братьев. Таково мое ремесло, сударыня, и оно кормит меня – ведь у меня нет ни фамильных драгоценностей, ни ренты, ни пенсиона. Я пасу быков. Так что извините, сударыня, что я осмеливаюсь говорить без обиняков, прямо; очевидно, вы, владетельная принцесса, привыкли слушать иные речи.

Фауста благосклонно кивнула, принимая извинения юноши.

Тогда Тореро, осмелев, поспешил задать следующий вопрос: