Шерман сидит навалившись грудью на стол. Он видит под столом свои ботинки… и конверт с газетой… Нет! Вдруг она обратится к Фредди по селектору и какой-нибудь другой адвокат, знакомый отца, услышит: «Шерман Мак-Кой по срочному делу».

— Извините! Постойте! Это не важно, вы меня слышите?

Он кричит во всю глотку. Но она уже ушла. А конверт под столом все лежит. Чтобы придать себе занятой вид, он принимается писать на бумажке столбцы каких-то цифр. И вот раздается такой вкрадчивый, такой неизменно гнусавый голос Фредди Баттона:

— Шерман? Привет. Что случилось?

По пути из отдела Шерман говорит Мюриел заготовленную ложь и чувствует себя униженным, запачканным и слабым.

Как и другие хорошо обеспеченные старые протестантские семейства Манхэттена, Мак-Кои всегда старались вверять заботу о своих духовных и телесных нуждах тоже только протестантам. Однако теперь это не так-то просто. Счетоводов и стоматологов среди протестантов днем с огнем не сыщешь и врачей-протестантов почти не осталось. А вот протестантов-адвокатов все еще сколько угодно, по крайней мере на Уолл-стрит, и Шерман попал в клиенты к Фредди Баттону тем же путем, что и в детский полк «Никкербоккер Грейз», когда был мальчиком. Так распорядился его отец. Однажды, еще в бытность Шермана йейльским студентом, Лев «Даннинг-Спонджета» решил, что сыну, по правилам разумной добропорядочности, уже пора составить завещание. И передал его на руки Фредди Баттону, тогда совсем молодому новому компаньону фирмы «Даннинг-Спонджет». Хороший Фредди юрист или нет, Шерману задумываться не приходилось. Он просто обращался к нему, чтобы все было в полном порядке: завещание, дважды пересоставленное: при женитьбе на Джуди и при рождении Кэмпбелл, и контракты, когда покупалась квартира на Парк авеню или дом в Саутгемптоне. Правда, при покупке квартиры у Шермана были сомнения. Фредди оказался посвящен в то обстоятельство, что для совершения сделки он вынужден был занять 1,8 миллиона долларов, а он совершенно не хотел, чтобы это стало известно отцу (строго говоря, компаньону Фредди). Тогда Фредди тайну сохранил. Однако в теперешнем скандальном деле, под улюлюканье газет, а вдруг есть какое-то правило, какая-то принятая процедура, согласно которой эти сведения должны быть сообщены остальным компаньонам фирмы, может быть даже и престарелому Льву?

«Данинг-Спонджет и Лич» занимает четыре этажа в небоскребе на Уолл-стрит, в трех кварталах от «Пирс-и-Пирса». В 20-х годах, когда небоскреб только возвели, он представлял собой последнее слово стиля «модерн», но с тех пор помрачнел и насупился под налетом уолл-стритовской копоти. Помещение «Даннинг-Спонджета» мало чем отличается от «Пирс-и-Пирса». И там и тут конструктивистский интерьер оброс деревянными английскими панелями во вкусе XVIII века и заставлен английской мебелью в том же вкусе. Впрочем, Шерман ничего этого не замечает. Для него «Даннинг-Спонджет», какой ни на есть, освящен почтенной старостью, как и его отец.

Регистратор у входа, к счастью, не узнал ни его, ни его фамилии. Разумеется, кто теперь его отец? Всего лишь один из сморщенных старичков, старых компаньонов, которые ежедневно на несколько часов наползают в коридоры фирмы. Шерман не успел усесться в кресло, как появилась секретарша Фредди Баттона мисс Зилитски, демонстративно пожилая и преданная. Она провела Шермана через безмолвный вестибюль.

Фредди, высокий, томный и обаятельный, с вечной сигаретой в зубах, встретил его на пороге.

— Шерман! — Фонтан табачного дыма, великолепная улыбка, горячее рукопожатие — человек безумно рад видеть Шермана Мак-Коя. — Ах, боже мой, боже мой, как поживаете? Присаживайтесь. Может быть, кофе? Мисс Зилитски!

— Нет, спасибо. Мне не надо.

— Как Джуди?

— В порядке.

— А Кэмпбелл? — Он никогда не забывает, как ее зовут, и Шермана это трогает, даже теперь.

— О, она процветает!

— Она ведь учится в «Тальяферро»?

— Да. А вы откуда знаете? Со слов деда?

— Нет, от своей Салли. Она окончила «Тальяферро» в позапрошлом году. Обожала свою школу. До сих пор в курсе всех дел. Сейчас в «Брауне».

— И как ей там?

Господи! Почему он это спрашивает? Какое ему дело? Но он знает почему. Потому что мощный поток вязкого, ничего не значащего обаяния Фредди Баттона поневоле захватывает и начинаешь тоже говорить принятые банальности.

Но это было ошибкой. Фредди сразу же принимается рассказывать анекдот про девичьи спальни в «Брауне». Шерман не вслушивается. Для выразительности Фредди плавным, женоподобным жестом вскидывает кверху узкие кисти. Он постоянно толкует о «семействах» — ваше семейство, его семейство, чьи-то еще семейства, при том что сам он гомосексуалист. В этом нет ни малейших сомнений. Под пятьдесят, высокий, худощавый, нескладный, но всегда в элегантных костюмах английского свободного покроя, длинные светлые мягкие волосы, теперь потускневшие под наплывом седины, зачесаны назад по моде 30-х годов. Лениво развалясь в кресле через стол от Шермана, он разговаривает и не переставая курит — затянется глубоко, дым вместе со словами густой струей вырывается изо рта, а он втягивает его обратно ноздрями. Это когда-то называлось — затяжка по-французски" — способ, которым в совершенстве владеет Фредди Баттон, последний из Великих курильщиков. Еще он пускает дымные кольца, затянется «по-французски», а потом выдувает большие кольца и простреливает их быстрой очередью маленьких. Иногда он держит сигарету не между указательным и средним пальцами, а стоймя большим и указательным, как свечку. Почему это гомосексуалы так много курят? Вероятно, из подсознательной склонности к самоуничтожению. Но «подсознательной склонностью к самоуничтожению» исчерпывается знакомство Шермана с терминологией психоанализа, и взгляд его начинает блуждать. Офис Фредди отделан вполне в том же смысле, как употребляет это слово Джуди. Здесь все как на картинке из ее кошмарных модных журналов… Пурпурный бархат, темно-красная кожа, карельская береза, бронзовые и серебряные безделушки… Шермана вдруг начинает раздражать Фредди Баттон со всем его обаянием и с такими вкусами. Фредди, наверно, это почувствовал, потому что, недосказав, оборвал анекдот и проговорил: