Эта блистательная идея пришла в голову самому Грязному Мышу, то есть сэру Джеральду Стейнеру. Стейнер, Брайан Хайридж и Фэллоу совещались в кабинете Стейнера. Уже одно то, что он сидит здесь, дышит горним воздухом, грело душу. Доступ во внутренние круги и верхние кабинеты редакции «Сити лайт» ему открылся благодаря успехам с делом Мак-Коя. Кабинет Стейнера помещался в большой угловой комнате с видом на Гудзон. Обстановку составляли большая деревянная конторка, простой рабочий стол, шесть кресел и — как непременный признак высокого ранга хозяина кабинета — диван. Во всем остальном убранство было обычным, в стиле «Трудяга Журналист». Повсюду — и на конторке, и на рабочем столе — у Стейнера в беспорядке валялись кипы газет, справочники и копирка. Рядом с крутящимся креслом на голых железных подставках стояли терминал компьютера и механическая пишущая машинка. В углу постукивал телетайп, принимающий сводки агентства «Рейтер». В другом стояла полицейская рация. Теперь она молчала, но прежде Стейнер целый год держал ее включенной, пока ее писк и треск в конце концов ему не надоели. На окнах цельного стекла, за которыми открывался вид на реку и на противоположный улиточно-серый берег, драпировок не было, только жалюзи. Жалюзи придавали помещению слегка индустриальный вид, опять же создавая стиль «Трудяга Журналист».

Целью встречи в верхах было решить, что делать дальше со свеженьким, прямо-таки с пылу с жару открытием Фэллоу, что неизвестной женщиной, той самой «клевой» брюнеткой, занявшей место за рулем «мерседеса», на котором Мак-Кой сбил Генри Лэмба, оказалась Мария Раскин. Помогать Питеру Фэллоу по части всяческой черновой беготни назначили четырех репортеров, и в их число, к вящему злорадству Фэллоу, вошел Роберт Голдман. Для него — бегают, за него — пашут! Пока они установили только, что Мария Раскин за границей — вероятно в Италии. Что касается молодого художника, этого самого Филиппе Кирацци, то его следов вообще обнаружить не удалось.

Когда Стейнера осенила та самая его блистательная идея, он сидел за своим столом без пиджака, с приспущенным галстуком и в вопиюще красных бархатистых подтяжках крестом на полосатой рубахе. В разделе бизнеса в «Сити лайт» регулярно публиковались очерки о «новых магнатах». Замысел Стейнера состоял в том, чтобы обратиться к Раскину якобы как к герою такого очерка. Никакой особой хитрости здесь не было, поскольку Раскин и впрямь был типичным для Нью-Йорка последних лет «новым магнатом», то есть человеком, обладающим огромным, недавно приобретенным и совершенно необъяснимым богатством. За интервью к магнату решили послать Фэллоу. Вступит со стариком в контакт, а дальше будет, что называется, играть по слуху. Предполагалось как минимум вызнать нынешнее местонахождение миссис Раскин.

— Думаете, клюнет, а, Джерри? — спросил Брайан Хайридж.

— Да ну, я эту публику знаю, — ответил Стейнер, — и старики еще почище молодых. Сделали свои пятьдесят или сто миллионов, — кстати, у техасцев это называется единицей, не слыхали? Они называют сто миллионов долларов единицей. Очаровательно, правда? Единица, то есть первая ступенька, а? Так вот, нагребет такой ухарь кучу денег побольше, попадает на званый обед, там рядом какая-нибудь молоденькая красотуля, и ему, как водится, сразу неймется, но она-то ведь понятия не имеет, что он за гусь. Сто миллионов долларов! — а она его фамилии слыхом не слыхивала, да и слышать не желает, когда он начинает подбивать клинья. Что делать? Не носить же на груди плакат: «ФИНАНСОВЫЙ КОЛОСС». В такой момент, я уверяю вас, они, мягко говоря, несколько отступаются от якобы присущей им нелюбви к публичности.

Стейнеру Фэллоу верил. Недаром же тот основал «Сити лайт» и держал ее на плаву, не страшась убытков, составляющих около десяти миллионов в год! Теперь он не какой-то там обычный финансист. А самый что ни на есть жуткий флибустьер, хозяин жуткой, грязной «Сити лайт».

По части новых, никому не ведомых магнатов Мыш оказался неплохим психологом. Два телефонных звонка Брайана Хайриджа, и дело сдвинулось. Раскин сказал, что обычно он публичности избегает, но в данном случае сделает исключение. Сказал Хайриджу, что журналиста — этого, как его там, Фэллоу, что ли, — он приглашает отужинать с ним в «La Boue d'Argent».

Фэллоу и Артур Раскин подошли к ресторану, и Фэллоу толкнул перед стариком бронзовую вращающуюся дверь. Раскин чуть наклонил голову, потупился, и его лицо осветилось простодушнейшей, искреннейшей улыбкой. На миг Фэллоу показалось странным — неужто этот широкогрудый мужлан семидесяти одного года от роду так благодарен ему за жест обыденной вежливости? Однако в следующий миг Фэллоу понял, что улыбка не имела касательства ни к нему, ни к его светским манерам. Раскин просто предвкушал те первые благовонные воскурения приветствий, что ждут его за порогом.

Едва Раскин вошел в вестибюль, где блистала и лучилась знаменитая скульптура «Серебряный вепрь», подхалимаж пошел полным ходом. Мэтр Рафаэль чуть ли не выпрыгнул из-за своей конторки с журналом посещений. Подскочил не один, а сразу двое старших официантов. Они улыбались и кланялись, через слово величая гостя «мсье Раскин». Великий финансист все ниже и ниже опускал подбородок, топя его в складках жира, что-то бормотал в ответ, а его улыбка, становясь все шире и шире, делалась, как это ни странно, все более застенчивой. Он улыбался, как мальчишка за праздничным столом в свой день рождения: ему и неловко, и удивительно радостно, что столько людей вокруг счастливы, прямо-таки вне себя от счастья только лишь оттого, что он предстал перед ними собственной персоной.

По отношению к Фэллоу Рафаэль и двое официантов ограничились краткими «здравствуйте, сэр» и вновь принялись осыпать Раскина пустыми лакейскими любезностями. В вестибюле Фэллоу заметил двоих довольно странных типов лет тридцати с лишним в темных дорогих костюмах, которые выглядели просто как чехлы на их железной мускулатуре явных пролов. Один вроде бы американец, другой — азиат. Азиат был колоссального роста, с громадной головой и плоской злодейской физиономией; почему-то Фэллоу решил, что он с Самоа. Раскин тоже заметил его, и Рафаэль, самодовольно улыбнувшись, пояснил: