Ланч — сандвич и апельсиновый сок — он принес к себе за рабочий стол, дабы продемонстрировать усердие. Пальцы дрожат. И какая-то страшная усталость. Сандвич остался недоеденным. Еще только полдень, а глаза слипаются, тяжесть в голове… Лоб перетянула обручем начинающаяся головная боль. Кажется, он заболевает гриппом. Надо бы позвонить Фредди Баттону. Но нет сил. И в эту минуту зазвонил телефон. Фредди Баттон.

— Забавно. А я как раз собирался позвонить вам, Фредди. Сегодня они напечатали такую статью от редакции…

— Знаю. Я прочел.

— Вы читаете «Сити лайт»?.

— Я читаю все четыре газеты. Вот что, Шерман, я взял на себя смелость связаться с Томми Киллианом. Сходили бы вы к нему. Он принимает на Рид-стрит. Это возле ратуши, неподалеку от вашей работы. Позвоните, сговоритесь.

С заминками на затяжки он продиктовал Шерману телефонный номер.

— Кажется, дела мои не так хороши? — спросил Шерман.

— Не о том речь. Во всех этих публикациях нет ничего существенного. Просто история приобретает все более политическую окраску, и тут Томми первый специалист.

— О'кей. Спасибо, Фредди. Я позвоню ему.

Позвоню на Рид-стрит ирландцу по имени Томми Киллиан. Но не позвонил. Голова болела, и он сидел с закрытыми глазами, растирая себе виски кончиками пальцев. Ровно в пять, когда официально кончается рабочий день, он встал и ушел. В «IIирс-и-Пирсе» так поступать не принято. Для Властителей Вселенной пять часов — это всего лишь начало второй половины рабочего дня.

Пять часов — это как бы конец битвы. Прекращаются операции, и Властители Вселенной берутся за такие дела, которым служащие в других учреждениях уделяют весь официальный рабочий день. Подсчитывают чистое сальдо, иначе говоря, истинные прибыли и убытки за день. Уточняют состояние рынков, намечают планы, обсуждают кадровые вопросы, исследуют новые выпуски и прочитывают всю финансовую прессу, на что не положено отвлекаться в часы сражения. Рассказывают друг другу о своих боевых подвигах, колотят кулачищами в грудь и победно гогочут, если есть про что гоготать. Единственное, чего не делают никогда, так это не уезжают домой к жене и детишкам.

Шерман попросил Мюриел вызвать ему машину. И внимательно заглянул ей в лицо, ища знаков верховной немилости. Лицо Мюриель ничего не выражало.

Внизу, перед подъездом, вдоль тротуара в четыре ряда стоят заказанные автомобили, и белые джентльмены в деловых костюмах блуждают среди них, наклонив голову, всматриваясь — разыскивая свои номера. Название автомобильной компании и номер машины выставляются на боковом стекле. «Пирс-и-Пирс» пользуется услугами компании «Танго». Она предлагает одни «олдсмобили» и «бьюики». В день «Пирс-и-Пирс» заказывает от 300 до 400 ездок в среднем по 15 долларов. Умник, которому принадлежит «Танго», только на «Пирс-и-Пирсе» выколачивает, поди, добрый миллион в год.

Шерман искал «Танго 278». Он брел в автомобильном море, по временам сталкиваясь с другими джентльменами, также в темно-серых костюмах, также, пригнув голову, разыскивающими вызванные для них машины… «Извините»… «Извините»… Старый час пик по окончании рабочего дня, но уже на новый лад. В давних кинофильмах образом часа пик служили толпы в подземке. В подземке?.. Спускаться туда, вместе с ними?.. Нет! Отгородиться! Изолироваться!.. Сегодня иначе: ходишь среди автомобилей, вглядываешься, ищешь… «Извините, извините»… В конце концов он разыскал «Танго 278».

Его появление дома в половине шестого вызвало изумленные взгляды Бониты и Люсиль. Он чувствовал себя так худо, что даже не улыбнулся. Джуди и Кэмпбелл не было. Джуди увезла девочку в Вест-Сайд к кому-то на день рождения.

Шерман с трудом поднялся по изогнутой лестнице, вошел в спальню, снял пиджак и галстук. Прямо в ботинках растянулся на кровати. Закрыл глаза и ощутил, как сваливается, сваливается с него бремя сознания. Тяжелая это штука, сознание.

— Мистер Мак-Кой Мистер Мак-Кой.

Над ним стоит Бонита. Почему — непонятно.

— Я не хотель беспокоить, — говорит она. — Швейцар, он сказаль, внизу два человек из полиция.

— Что?

— Швейцар, он сказаль…

— Внизу?

— Да. Он сказаль, из полиция.

Шерман приподнимается на локте. И видит собственные ноги, вытянутые на покрывале. Непонятно почему. Должно быть, сейчас утро, но на ногах у него ботинки… Над ним стоит Бонита. Он проводит ладонью по лицу.

— M-м… Скажите, что меня нет.

— Швейцар уже сказаль, что вы дома.

— А что им надо?

— Я не знаю, мистер Мак-Кой.

Мягкий полумрак. Светает, что ли? Он еще толком не очнулся. Нервная система словно разъята, все бессистемно, все не вяжется: Бонита; полиция. Но еще прежде, чем он нащупал болевую точку, накатила паника.

— Который час?

— Шесть.

Он смотрит на свои ноги в ботинках. Шесть часов вечера, так надо понимать. Домой пришел в 5.30. Уснул. И вот лежит навзничь… перед Бонитой. Уже хотя бы из соображений благопристойности надо спустить ноги и сесть на краю кровати.

— Что ему ответить, мистер Мак-Кой?

Кому — ему? Швейцару? Путаница какая-то. Они ждут внизу. Двое полицейских. Шерман сидит на краю кровати и старается стряхнуть оцепенение. Внизу у швейцара сидят двое полицейских. Что он должен на это ответить?

— Н-ну, скажите ему, Бонита… что им придется немного подождать.

Он встает и направляется в ванную. В глазах туман; руки-ноги затекли; голова болит; в ушах какой-то свист. Лицо в зеркале над раковиной — с величественным подбородком, но помятое, заплывшее, страдальческое. Рубашка жеваная, выбилась из брюк. Он ополаскивает лицо. Капля на носу. Вытерся ручным полотенцем. Необходимо все обдумать. Но думать он не может. Мысли разъяты, перекрыты — один туман. Если он откажется с ними встретиться, а они будут знать, что он дома, они ведь знают, то это вызовет у них подозрение, так? С другой стороны, если он согласиться с ними поговорить, а они спросят… про что? Ну, например… Нет, не приходит в голову. Он никак не может сосредоточиться. Мало ли про что… Нет! Нельзя рисковать! Не может он с ними говорить! Но что он велел Боните ответить?.. Что им придется немного подождать, то есть я с ними поговорю, но им надо будет подождать.