Но пчелиный рой жужжит и здесь, в эйфории восторга среди пышных, розовых, медвяных полутеней. «Кхак-кхак-кхак-кхак!» — доносится откуда-то лошадиный смех Инее Бэвердейдж. И повсюду — букеты лиц… сверкающих улыбок… белокипенных зубов… Перед Шерманом возник лакей и осведомился, не желает ли он чего-нибудь выпить. Шерман заказал еще один джин с тоником. И остался стоять на месте, обводя взглядом полутемные розовые глубины.

Мария.

Стоит возле углового окна. В красном платье… с голыми плечами. Встретилась с ним взглядом и улыбнулась. Всего только улыбнулась, и ничего больше. Он тоже ответил еле заметной улыбкой. Где же Джуди?

Кружок Марии составляют незнакомая ему женщина, незнакомый мужчина и лысый мужчина, которого он откуда-то знает… Опять, должно быть, знаменитость, на каких специализируется этот зверинец… Вроде бы тоже писатель, англичанин… Имени Шерман не помнит. У него не просто лысая, а абсолютно голая вытянутая маленькая головка, без единого волоска; одна кость; череп.

Шерман обшаривает взглядом комнату в поисках Джуди. Вообще-то, что особенного, если Джуди встретит тут женщину, которую зовут Мария? Имя не такое уж редкое. Но будет ли Мария вести себя тактично? Тонкостью ума она не блещет, и есть у нее в характере эдакая скандальность… А ее место за обедом — рядом с ним!

У него опять екнуло сердце. Черт возьми! Что, если Инее Бэвердейдж знает про него и Марию и нарочно посадила их вместе? Минутку. Нельзя быть параноиком. Она бы никогда не пошла на риск безобразной сцены. И все-таки…

Джуди.

Вон она, стоит у камина и громко, нарочито смеется новым светским смехом в подражание Инее Бэвердейдж, так старается, даже волосы подпрыгивают. Получается пока не кхак-кхак-кхак-кхак, как у Инее, но все-таки уже по-новому: кхо-кхо-кхо-кхо! Джуди смеется рассказу пузатого старика с седыми вздыбленными волосами над плешивым лбом и с полным отсутствием шеи. Третий участник их кружка, элегантная стройная сорокалетняя женщина, явно не находит рассказ толстяка таким уж безумно забавным. Она стоит недвижная, как мраморный ангел. Шерман пробрался через весь улей, задевая колени сидящих на круглой восточной оттоманке, расталкивая флотилию пышных юбок, и приблизился к камину…

Лицо Джуди — маска веселья. Она так очарована разглагольствованием пузатого старика, что поначалу даже не заметила Шермана. Потом увидела. Взглянула встревоженно. Ну конечно! Подойти на званом вечере супругу к супруге — значит расписаться в собственном поражении. Ну и ладно! Лишь бы не допустить ее до Марии! Это — главное. Джуди больше не смотрит на него. Она опять упоенно воззрилась на старика, вся сияя от интереса.

— …на той неделе, — рассказывает старик, — вернулась моя жена из Италии и объявляет, что у нас теперь вилла на Комо. Комо, видите ли. Это озеро такое. Ну ладно, Комо так Комо. Лучше чем Хаммамет. В позапрошлом году был Хаммамет. — Голос у него грубый, чуть причесанный голос нью-йоркских улиц. Он держит в руке стакан с содовой и, рассказывая, переводит взгляд с Джуди на мраморного ангела. Джуди в ответ одобрительно, безудержно смеется, а мраморный ангел только слегка кривит губку, когда он ей заглядывает прямо в глаза. — По крайней мере, я знаю, где это Комо. Про Хаммамет я в моей жизни не слыхал. Моя жена помешалась на Италии. Итальянская живопись, итальянские туалеты, а теперь еще, пожалуйста, Комо.

Джуди снова разразилась автоматной очередью смеха кхо-кхо-кхо-кхо-кхо, словно ей действительно немыслимо смешно, как старик высмеивает жену с ее итальянскими пристрастиями. Так ведь это же Мария, вдруг осенило Шермана. Он рассказывает про Марию. Это ее муж, Артур Раскин. Он уже и по имени ее называл? Или только «моя жена»?

Вторая женщина, мраморный ангел, стоит молча. И вдруг старик протягивает лапу и зажимает двумя пальцами серьгу у нее в левом ухе. Женщина, ошеломленная, замирает. Она бы отдернула голову, но этот ужасный старый медведь двумя пальцами крепко держит ее за ухо.

— Классная вещь, — говорит Артур Раскин, поворачивая серьгу. — Надина. Да?

Надина Дулоччи — модная художница-ювелир.

— Кажется, да, — отвечает женщина испуганным европейским голоском. Подняв к ушам руки, она торопливо отстегивает обе серьги и передает ему, как бы говоря: «Нате, берите. Только, будьте добры, не отрывайте мне уши».

Раскин как ни в чем не бывало берет серьги в волосатую горсть и продолжает рассматривать.

— Так и есть. Надина Д. Классная вещица. Где брали?

— Это подарок, — холодно, как мрамор. И торопливо спрятала возвращенные серьги в сумочку.

— Классная вещь. Шик. Моя жена…

Что, если он сейчас скажет: «Мария»? Шерман перебивает:

— Джуди. — И остальным:

— Прошу прошения. — К Джуди:

— Я хотел…

На лице Джуди тревожное выражение сменяется восторженным. Ни одна жена за всю историю человечества так не радовалась встрече с мужем, как она рада появлению Шермана в ее «разговорном кружке».

— Шерман! Познакомься, это мадам Прюдом.

Шерман выпятил йейльский подбородок и постарался для шокированной француженки придать себе побольше солидного староамериканского обаяния:

— Очень приятно.

— …и Артур Раскин.

Шерман твердо пожал волосатую лапу.

Артуру Раскину 71 год, и он не выглядит моложе. Из его больших, мясистых ушей проволокой торчат седые волосы. Под нижней челюстью — несколько отвислых подбородков. Но держится прямо, слегка откинувшись назад, выпятив грудь и объемистое брюхо.

Мощная его туша втиснута в корректный синий костюм и белую рубашку с синим галстуком.

— Прошу меня простить, — говорит Шерман. И, с милой улыбкой, жене:

— Можно тебя на минуточку? — Раскину и француженке он при этом виновато улыбается и отходит с Джуди на несколько шагов в сторону. Мадам Прюдом тоскливо смотрит ему вслед: она-то надеялась с его помощью избавиться от Раскина.

Джуди, с несгораемой улыбкой на губах:

— В чем дело?

Шерман, надвигаясь на нее йейльским подбородком, любезно:

— Я хочу тебя познакомить с… с бароном Хохсвальдом.

— С кем?

— С бароном Хохсвальдом. Ну, знаешь, с этим немцем…