У Шермана голова будто паром наполнилась. Это же о нем! На миг он задумался, уж не могла ли она каким-нибудь необъяснимым наитием, по зловещим флюидам… догадаться… может быть, каким-то образом все это уже носится в воздухе их квартиры… Случайно нажал тревогу. Машины с полицейскими как помчатся, как загудят!. Быть не может!., но как же, ведь — вот!
— Тебе понравилось?
— Да, гм… я, гм…
— Папа! Тебе понравилось?
— Просто замечательно, детка. Ты очень талантливая… Не многие девочки в твоем возрасте… не многие. Просто замечательно.
— Теперь ты поможешь мне сделать книжку?
— Я… Мне кое-что надо сказать тебе, Кэмпбелл. О'кей?
— О'кей. Тебе правда понравилось?
— Да. Просто замечательно. Кэмпбелл, я хочу, чтобы ты выслушала меня. О'кей? Слышишь, Кэмпбелл, ты ведь знаешь, что люди не всегда говорят правду о других людях.
— Правду?
— Иногда люди говорят гадости, всякие плохие вещи, которых на самом деле нет.
— Какие?
— Иногда люди говорят гадости о других людях, вещи, которых не следовало бы говорить, вещи, от которых кому-то другому плохо. Ты понимаешь, о чем речь?
— Папочка, а можно я нарисую Келли на картинке для книжки?
Какого еще Келли?.
— Пожалуйста, Кэмпбелл, послушай. Это важно.
— Ооооооо'кеееееей. — Утомленный вздох.
— Ты помнишь, как однажды Маккензи сказала про тебя что-то нехорошее, сказала не правду?
— Маккензи? — Наконец-то ее внимание завоевано.
— Да. Помнишь, она сказала, что ты… — И, хоть тресни, не вспомнить, что же такое Маккензи тогда сказала. — По-моему, она сказала, что ты ей не подруга.
— Маккензи моя лучшая подруга, и я ее лучшая подруга.
— Я знаю. В том-то как раз и дело. Она сказала то, что не было правдой. Не хотела, но сказала, и вот так люди иногда поступают. Они говорят то, от чего другим плохо, может быть, сами не хотят, но говорят, и кому-то другому от этого плохо, поэтому так поступать не годится.
— Как?
Дальше, жми дальше.
— Причем не только дети. Иногда и взрослые тоже. Взрослые тоже бывают гадкими. Еще даже и хуже. Ну-ну, Кэмпбелл, ты уж меня послушай. Есть люди, которые говорят про меня гадости, говорят вещи, которых на самом деле не было.
— Да ну?
— Да. Они говорят, что я сбил мальчика машиной и сильно его ушиб. Пожалуйста, смотри на меня, Кэмпбелл. Так вот, это не правда. Я ничего такого не сделал, но есть нехорошие люди, которые это говорят, и ты можешь услышать, как это говорят, однако тебе надо знать, что все это не правда. Даже если будут говорить, что это правда, ты знай, что это не правда.
— А почему ты им не скажешь, что это не правда?
— Я скажу, но эти люди могут мне не поверить. Это нехорошие люди, которым хочется верить всяким гадостям про других.
— Но почему же ты им не скажешь?
— Я скажу. Но эти нехорошие люди собираются напечатать все эти гадости в газетах, передать по телевидению, так что многие им поверят, потому что будут читать их в газетах и смотреть по телевизору. Но это не правда. И мне все равно, что они думают, но мне не все равно, что думаешь ты, потому что я люблю тебя, Кэмпбелл, я тебя очень люблю, и я хочу, чтобы ты знала, что твой папа хороший и не делал того, что эти люди говорят.
— Про тебя будет в газетах? И по телевизору?
— Боюсь, что да, Кэмпбелл. Может быть, завтра. И твои друзья в школе, может быть, что-нибудь станут говорить тебе об этом. Но ты не должна обращать на них внимания, потому что ты знаешь, что то, что будет в газетах и по телевидению, — это не правда. Верно, солнышко?
— Значит, ты станешь знаменитым?
— Знаменитым?
— Про тебя напишут в истории, да, папа?
В истории? Н-да…
— Нет, в истории про меня не напишут, Кэмпбелл. Но меня будут поносить, оскорблять, вываляют в грязи.
Он сознавал, что дочь из этой фразы не поймет ни слова. Просто само вырвалось от безнадежности объяснить шестилетней девочке действие прессы.
Но кое-что она поняла достаточно хорошо, прочитав по его лицу. С великой серьезностью и нежностью она заглянула ему в глаза и сказала:
— Не беспокойся, папа. Я люблю тебя.
— Кэмпбелл!
Он поднял ее на руки и зарылся лицом ей в плечо, скрывая слезы.
Жил-был когда-то медвежонок, и была маленькая прелестная комнатка, где жили милые мягкие создания, спали доверчивым сном невинности, а теперь ничего этого не стало.