Войд сказал, что был удивлен, когда узнал, какие огромные деньги можно зарабатывать на облигациях, и Шерман понял, что Киллиан прав: пресса создала у всех впечатление, будто он титан финансового мира.

— Нет, честно, — говорил Войд. — Я всегда считал торговлю облигациями таким, знаете… ммммммм… мелкотравчатым занятием.

Шерман поймал себя на том, что улыбается кривенькой улыбочкой человека, посвященного в некий пикантный секрет.

— Десять лет назад, — сказал он, — вы были бы правы. Нас называли тогда «беззубыми облигаторами». — Он снова улыбнулся. — Давненько уже я этого не слыхал. Сегодня раз в пять больше денег переходит из рук в руки в виде облигаций, чем в виде акций. — Он повернулся к Хохсвальду, который сидел весь подавшись вперед, чтобы не пропустить ни слова. — Не правда ли, барон?

— О да, да, — подтвердил старик. — Наверное, так и есть. — И сразу рот на замок: не упустить, услышать все, что, может быть, еще выскажет Мак-Кой.

— В более-менее крупном бизнесе все сделки по продаже, поглощению и слиянию компаний — все происходят с применением облигаций, — вещал Шерман. — А государственный долг? Триллион долларов! Думаете, что это? Опять облигации. И каждый раз, когда колеблется процентная ставка по ним — вверх или вниз, не важно, — от каждой облигации отламываются маленькие крошки и застревают в трещинах тротуара. — Он помолчал, самоуверенно улыбаясь… а сам подумал: с какой стати он вдруг употребил этот неприятный образ, который сочинила Джуди?.. Усмехнулся, продолжил:

— Главное, не воротить нос от этих крошек, потому что их миллиарды, миллиарды и миллиарды. Мы в «Пирс-и-Пирсе», можете не сомневаться, подметаем их очень и очень тщательно. — Мы!., в «Пирс-и-Пирсе»! Даже маленькая «конфетка» справа, эта Жаклин Бэлч, вовсю кивала, будто она хоть что-нибудь понимает.

Заговорила Ада Бесс, всегда кичившаяся своей прямолинейностью:

— Скажите, мистер Мак-Кой, я, что называется, вот прямо так — без экивоков: что все-таки случилось там, в Бронксе?

Теперь все в едином порыве подались вперед и как зачарованные ели его глазами.

Шерман улыбнулся.

— Мой адвокат не велит мне ничего говорить о том, что там случилось. — И сам тоже склонился вперед, поглядел направо, потом налево и доверительно проговорил:

— Но, если между нами, это была попытка грабежа. В прямом смысле — грабеж на большой дороге.

Они все так подались вперед, так вытянули шеи, что у тигговского деревца на лютиковой лужайке чуть не столкнулись лбами.

— Но почему бы, — спросила Кейт ди Дуччи, — вам не рассказать об этом в открытую?

— Вот в это, Кейт, я как раз вдаваться и не могу. Но еще одно я скажу: я никого автомобилем не сбивал.

Все молчали. Сидели как громом пораженные. Шерман глянул на Джуди за соседним столом. Четверо ее сотрапезников, по двое с каждой стороны, в том числе хозяин, хитроумный Сильвио ди Дуччи, так и прилипли к ней… Товарищество «Мак-Кой и Мак-Кой»… Шерман напористо продолжил:

— Могу предложить вам ценный совет. Никогда, не попадайтесь… в шестерни механизма уголовной юстиции… во всяком случае, в этом городе. Стоит зацепиться, пусть даже случайно, и вы пропали. Дальше речь только о том, во сколько вам это обойдется. Попал в камеру — а тебя еще ни о чем даже не спрашивали: виновен, невиновен, — все, ты ноль. Тебя вообще больше не существует.

Вокруг тишина… Как они на него смотрят!.. У всех глаза умоляющие: расскажи!

И он рассказал им про маленького пуэрториканца, знатока цифири. Рассказал про игру в хоккей живой мышью и как он (герой) спас мышь и выкинул из камеры, а полицейский раздавил ее каблуком. Самоуверенно обратившись к Наннели Войду, заключил:

— По-моему, неплохой образ, мистер Войд. — И закончил с глубокомысленной полуулыбкой:

— Эдакая, знаете, обобщающая метафора.

Потом глянул вправо. Красавица «лимонная конфетка» жадно впивает каждое слово. Он вновь ощутил приятную щекотку желания.

После обеда в библиотеке Шермана опять окружили. Он развлекал слушателей историей про то, как полицейский заставлял его лазать через металлоискатель.

— А что — они могут заставить? — спросил Сильвио ди Дуччи.

Шерман спохватился, что предстает слишком уж податливым, разрушает только что вылепившийся образ храбреца, прошедшего сквозь огонь и воду.

— А мы с ним договорились, — объяснил он. — Я сказал: «О'кей, я продемонстрирую твоему приятелю, как от меня срабатывает сигнал, но и ты для меня кое-что сделаешь. Ты меня вытащишь из этой гмбаной, — это свое „гмбаной“ он произнес нарочито неотчетливо, чтобы показать, что да, он понимает, это дурной тон, но в данных обстоятельствах надо цитировать буквально, — из этой гмбаной клетки». — И показал многозначительно пальцем как бы в сторону того вольера в Центральном распределителе в Бронксе. — И получилось. Вскоре они меня выпустили. Иначе мне пришлось бы провести ночь на Райкерс-Айленде, а это, насколько я понимаю, в общем… не очень-то… приятная перспективка.

Каждая «конфетка» в толпе гостей была сейчас для него готова на все, только мигни.

На этот раз уже Шерман, сидя в машине, пока Оккиони вез их к дому родителей, чтобы высадить там Джуди, испытывал упоение успехами в свете. К упоению, впрочем, примешивалась доля скепсиса. Кто они, собственно, такие, все эти люди?

— Смешно, — говорил он Джуди. — Мне ведь никогда не нравились эти твои друзья. Думаю, ты это замечала.

— Чтобы это заметить, большого ума не надо, — отозвалась Джуди без улыбки.

— И однако, они единственные, кто дружески себя вел со мной с тех пор как, все это началось. Мои так называемые старые приятели явно хотят, чтобы я не барахтался, а растворился. А эти, которых я даже толком и не знаю, видят во мне живого, нормального человека.

Тем же настороженным тоном Джуди на это сказала:

— Ты знаменит. По газетам судя — богатый аристократ. Магнат.

— Только по газетам?

— А что, ты вдруг почувствовал себя богачом?

— Да, я богатый аристократ, владелец роскошной квартиры, декорированной знаменитым дизайнером. — Ему хотелось подольститься к Джуди.

— Ха. — Спокойно, горько.