— Йо-о-о-ох!

— Йо-хо-хо-хо! — отзывается Крамер.

Обозный сигнал. Его подавал пионерам-переселенцам Джон Уэйн, герой и главный проводник, сообщая, что путь свободен и можно сдвигать фургоны. Здесь индейская земля и бандитская территория, и наступила пора составлять на ночь фургоны в круг. А если кто думает, что сможет после наступления темноты пройтись пешочком за два квартала от Гибралтара до дневного места парковки и оттуда спокойно приехать на машине к маме, братцу и сестренке, тот просто играет в очко со смертью.

Ближе к вечеру Шерману позвонила секретарша Арнольда Парча и передала, что Парч хочет его видеть. Парч носит звание вице-президента фирмы, но он не из тех, кто по всякому поводу отрывает людей от работы и требует к себе в кабинет.

Кабинет у него, естественно, поменьше, чем у Лопвитца, но и в его западное окно тоже открывается великолепный вид на Гудзон и джерсийский берег. В противоположность антикварным пристрастиям Лопвитца, у Парча обстановка модерная и на стенах висят большие современные картины наподобие тех, какими увлекаются Мария и ее супруг.

Неизменно улыбчивый Парч с улыбкой указывает Шерману на мягкое серое кресло, такое обтекаемое и низкое — ну просто всплывающая субмарина, Шерман садится и словно погружается ниже пола. Парч усаживается напротив в другое такое же. Перед глазами у Шермана — ноги, свои и Парча. Подбородок Парча — на уровне колен.

— Шерман, — произносит над коленями улыбающийся вице-президент, — мне только что звонил Оскар Сьюдер из Коламбуса, Огайо. Он расстроен из-за облигаций «Юнайтед Фрэгранс».

Шерман изумился, хотел было вскинуть голову, но в таком положении это невозможно.

— Да? И даже позвонил вам? Что же он сказал?

— Сказал, что вы вчера продали ему три миллиона по сто два. И советовали поторопиться с заключением сделки, потому что они подымаются. А сегодня утром они упали до ста.

— Номинал! Не может быть!

— Факт. И продолжают идти вниз. «Стэндард и Пур» уже перенесли их из списка «А-два» в список «В-три».

— Не может быть… просто быть не может, Арнольд! Я позавчера увидел, что они спустились со 103 до 102,5, справился в Отделе анализа, и все было в порядке. Вчера они спустились до 102, потом до 101 7/8 но потом снова поднялись до 102. Я подумал, что они привлекли внимание других покупщиков, и позвонил Оскару. Они шли вверх. При 102 выходила очень выгодная сделка. Оскар искал что-нибудь больше девяти, а тут выходило 9,75, почти 10, «А-два».

— Но вчера, перед тем как покупать их для Оскара, вы справились в Отделе анализа?

— Нет, но они и после моей покупки еще поднялись на одну восьмую. Они шли вверх. Я просто поражен. Номинал! Невероятно!

— Послушайте, Шерман. — Парч уже перестал улыбаться. — Вы что, не понимаете, что произошло? Кто-то у Саломона вас морочил. У них на руках скопилось слишком много облигаций «Юнайтед Фрэг.», и уже готовился новый отчет «Стэндарда и Пура», вот они и устроили представление. Сначала, два дня назад, опустили цену и ждали, не клюнет ли. Потом немного подняли, словно бы пошли сделки. Потом вчера снова опустили и снова приподняли. Ну, а когда вы потеребили наживку, основательно потеребили, они снова подняли цену, может, вы второй раз клюнете. Никто, кроме вас и Солли, на рынок не выходил, Шерман! Только вы вдвоем. И они вас заморочили. Теперь Оскар потерял 60000 долларов и получил на руки три миллиона облигаций из списка «В-три», которые ему совсем ни к чему.

Ужасная, ослепительная вспышка. Ну конечно, так оно все и было! Он попался на удочку как самый жалкий любитель. И подвел не кого-нибудь, а как раз Оскара Сьюдера! А ведь он рассчитывал на него, когда планировал операцию «Жискар». Правда, только на десять миллионов из шестисот, но теперь эти десять миллионов придется добывать еще где-то…

— Прямо не знаю, что сказать, — вздохнул Шерман. — Вы абсолютно правы. Я свалял дурака. — Он почувствовал, что «свалял дурака» звучит слишком безобидно. — Совершил идиотскую ошибку, Арнольд. Мог бы сообразить. — Он покачал головой. — Надо же. Подвел Оскара. Может, мне ему позвонить?

— Пока не советую. Он сильно разозлился. Спрашивал, знали ли вы или кто-нибудь еще у нас тут о новом отчете «Стэндарда и Пура»? Я сказал, что нет, я же понимал, что вы не стали бы хитрить с Оскаром. Но на самом деле в Отделе анализа уже было известно. Вам следовало справиться у них, Шерман. Три миллиона, знаете ли…

Парч уже опять улыбался, прощая Шермана. Такие объяснения ему явно и самому не по вкусу.

— Ну ладно. С кем не случается. Но вы у нас лучший сотрудник, Шерман. — И высоко вздернул брови, как бы говоря: «Так что сами понимаете…»

Парч воздвигся из кресла. Шерман тоже. Парч, все еще смущенный, протянул руку, Шерман ее потряс.

— О'кей. Идите и задайте им жару! — заключил Парч и широко, но довольно кисло улыбнулся.

Когда Крамер поднялся из-за стола обвинения, чтобы произнести свою речь, расстояние между ним и Гербертом 92-Икс, сидящим за столом защиты, составляло каких-нибудь двадцать футов, не больше. Но Крамер уже сделал несколько шагов в его сторону, и все присутствующие смутно ощутили, что надвигается нечто необычное. Если этот Тесковитц все же сумел заронить в сердцах присяжных какую-то жалость к своему подзащитному, то Крамер сейчас разнесет ее в куски.

— Мы выслушали тут кое-что про личную жизнь Герберта 92-Икс, — начал Крамер, обращаясь к присяжным, — и сам Герберт 92-Икс сидит в этом зале. — В отличие от Тесковитца, Крамер вставлял имя «Герберт 92-Икс» чуть не в каждую фразу, словно речь идет о каком-то роботе из научно-фантастической книжки. Тут он повернулся, наклонился и заглянул подсудимому в лицо. — Да, вот он, Герберт 92-Икс… живой и здоровый!.. полный сил!, готовый вернуться на улицы, к жизни по обычаям Герберта 92-Икс, включая обычай носить при себе… противозаконно, тайно, незарегистрированный револьвер тридцать восьмого калибра!

Крамер пристально смотрит на Герберта 92-Икс и с трех шагов бросает ему в лицо раздельные слова, словно готов лично, своими руками лишить этого человека здоровья, сил и возможности вернуться к прежней жизни, к жизни вообще. Но Герберт тоже не робкого десятка. Он встречает взгляд Крамера хладнокровной усмешкой, словно бы говоря: «Болтай, болтай, молокосос, вот я сейчас досчитаю до десяти и тебя раздавлю». Присяжным — ей — кажется, что стоит подсудимому только протянуть руку и он схватит Крамера за горло, что он уже изготовился!.. Крамера это не смущает. На его стороне три судебных пристава, все трое в отличном настроении из-за сверхурочных, которые им причитаются за сегодняшнюю вечернюю работу. Так что пусть Герберт в своем арабском одеянии сколько угодно смотрит на него свирепым взором, чем свирепее, тем лучше для обвинения. И чем сильнее трепещет мисс Шелли Томас, тем глубже западет ей в душу образ бесстрашного молодого обвинителя!