— Не стесняйтесь, расскажите мистеру Крамеру, что мне рассказывали.

Она проговорила:

— Моего сына сшибла машина и даже не остановилась, а уехала с места происшествия. Но он запомнил номер, часть номера.

Тон был вполне деловой.

— Минуточку, миссис Лэмб, — сказал Крамер. — Если можно, начните, пожалуйста, с самого начала. Когда вы об этом узнали? Когда вам стало известно, что вашему сыну были нанесены телесные повреждения?

— Когда он пришел из больницы с этой штукой на руке… не знаю, как ее назвать.

— Гипс?

— Нет, это не гипс. Больше похоже на лубок. Такая большая холщовая рукавица.

— Так. Он вернулся из клиники с пораненной рукой. Когда это было?

— Это было… третьего дня вечером.

— И как он объяснил, что с ним случилось?

— Он почти ничего не объяснил. Рука болела, и он хотел скорее лечь. Сказал что-то насчет машины, но я так поняла, что они ехали в машине и попали в аварию. Я же говорю, он не хотел разговаривать. Я думаю, ему в больнице что-то дали, болеутоляющее. И он хотел скорее лечь. Ну, я и сказала иди ложись.

— Не говорил он, кто с ним был при аварии?

— Никого с ним не было. Он был один.

— Тогда он не мог ехать в машине.

— Он и не ехал. А шел.

— Понятно. Дальше. Что было потом?

— Утром ему стало совсем плохо. Попробовал поднять голову и чуть не потерял сознание. Так ему было плохо, что я даже не пошла на работу. Позвонила и осталась дома. Тогда-то он и сказал, что его сшибла машина.

— Объяснил он, как это произошло?

— Он переходил Брукнеровский бульвар, и его сбил проезжавший автомобиль, он упал и ушиб руку, но, должно быть, он и голову ушиб, потому что у него оказалось страшное сотрясение мозга. — В этом месте самообладание ей изменило. Она закрыла глаза. А когда открыла, в них стояли слезы.

Крамер минуту переждал.

— В каком месте на Брукнеровском бульваре это произошло?

— Не знаю. Когда он пытался говорить, боль была непереносимая. Он лежал, и только глаза то закроет, то откроет. Даже сесть не мог.

— Но он был один, вы сказали. Что он делал на Брукнеровском бульваре?

— Не знаю. Там на углу Сто шестьдесят первой улицы есть кулинария «Жареные цыплята по-техасски», Генри любит куриные палочки, которые они продают, может быть, он туда шел, но я не знаю.

— Куда его ударил автомобиль? В какое место?

— Этого я тоже не знаю. Может быть, в больнице вам ответят.

Вмешался Преподобный Бэкон:

— В больнице они совсем опозорились. Не сделали ни рентген, ни компьютерную томографию, ни пробу на ядерно-магнитный резонанс. Ничего не сделали. К ним обратились с тяжелой травмой головы, а они наложили повязку на запястье и отпустили пострадавшего домой.

— Должно быть, там не знали, что его сшибло машиной, — говорит Крамер и обращается к Мартину:

— Так ведь?

— В регистрационном журнале травмопункта про машину ничего на записано, — ответил Мартин.

— У него была серьезная травма головы! — повторил Преподобный Бэкон. — Он, наверно, наполовину не соображал, что говорит. Они должны такие вещи сами определять.

— Хорошо. Не будем отклоняться, — призывает Крамер.

— Он запомнил часть автомобильного номера, — сказала миссис Лэмб.

— Что именно он вам сообщил?

— Что первая буква была R. А вторая Е или F, или Р, или В, какая-то прямая буква.

— А штат какой? Нью-йоркская?

— Какой штат? Не знаю. Нью-йоркская, я думаю. Он не говорил, что машина нездешняя. И еще он назвал марку.

— Какая?

— «Мерседес».

— Понятно. Цвет?

— Цвета не знаю. Он не сказал.

— Две дверцы? Четыре?

— Не знаю.

— Как выглядел водитель, он не сказал?

— Сказал, что в машине были мужчина и женщина.

— Мужчина за рулем?

— Наверно. Не знаю.

— Что-нибудь про то, как они выглядели?

— Они были белые.

— Он сказал, что они были белые? Еще что-нибудь?

— Больше ничего. Только, что белые.

— Это все? Больше он ничего не сообщил ни о машине, ни о людях?

— Нет. Он почти не мог говорить.

— Как он добрался до клиники?

— Не знаю. Он не сказал.

Крамер обращается к Мартину:

— Что сказали в клинике?

— Пришел сам с улицы.

— Не мог же он со сломанной рукой прийти пешком от Брукнеровского бульвара до клиники Линкольна.

— «Пришел сам» не значит, что шел пешком всю дорогу. Просто на своих ногах пришел в отделение травматологии. Не санитары на носилках принесли. Не в машине «скорой помощи» приехал.

Крамер уже мысленно примеривается, как бы можно представить дело в суде. Куда ни кинь, всюду тупик. Он помолчал и проговорил, качая головой:

— Д-да, это все мало что нам дает.

— То есть как это мало? — В голосе Бэкона впервые зазвучала резкая нота. Вам дают первую букву номерного знака, и кое-что насчет второй буквы, и марку автомобиля — сколько, по-вашему, есть «мерседесов» с номерным знаком RE, RF, RB или RP?

— Трудно сказать, — отвечает Крамер. — Следователь Мартин и следователь Гольдберг этим, конечно, займутся. Но не хватает свидетеля. Без свидетеля тут нет материала для возбуждения уголовного дела.

— А по-моему, тут материала хватит на два уголовных дела, — возражает Бэкон. — Молодой человек, выдающийся молодой человек на пороге смерти. Автомобиль. Номерной знак. Что еще нужно для дела?

— Послушайте, — мягко говорит Крамер, — надеясь терпеливо-снисходительным тоном смягчить резкость слов. — Сейчас я вам кое-что попробую объяснить. Допустим, мы завтра же разыщем автомобиль. Так? Допустим, он зарегистрирован в Нью-Йорке, и допустим, в Нью-Йорке имеется только один «мерседес» с номерным знаком, начинающимся с буквы R. Ну, нашли мы автомобиль. Но водителя мы все равно не знаем.

— Да, но ведь можно…

— Из того, что кто-то имеет автомобиль, еще не следует, что в определенный момент времени именно он находился за рулем.

— Но вы можете допросить этого человека.

— Можем. И допросим. Но если только он нам прямо не заявит: «Да, я лично тогда-то и там-то сшиб прохожего на улице и уехал не остановившись», это опять же нам ничего не даст.

Преподобный Бэкон трясет шевелюрой.

— Не понимаю почему.

— Да потому, что нет свидетелей. Не только нет никого, кто бы нам указал место происшествия, но и некому подтвердить, что происшествие вообще имело место.