– Гнусненькая вещица, – заметил я. – Мне и притрагиваться к ней противно, она может сработать как мина-ловушка.

Но тут я разглядел наконец, что же держала в руке Гвен. Она целилась в поверженного посетителя тоже смертоносным оружием, но абсолютно отличным по качеству. Это был девятизарядный браунинг «мийако» – один из самых современных образцов оружейного искусства.

– Почему ты не выстрелила, когда он вытащил свою пушку? Если бы тебе не удалось выбить эту гадость из его руки, он сделал бы из тебя хорошенький труп!

– Не выстрелила и все!

– Что «и все»? Когда кто-то целится в тебя, надо во что бы то ни стало стрелять сразу и первой!

– Я не могла. Ты сказал «задержи его», но моя сумка была далеко, и я воспользовалась вот этим.

Что-то блеснуло, и мне показалось, что теперь у нее в каждой руке по пистолету. Потом она сунула второй «пистолет» в нагрудный карман, это была всего лишь авторучка!

– Прости меня, босс, но я использовала подручные средства.

– О, я тоже ошибся. Когда я крикнул тебе «задержи», то всего лишь хотел отвлечь его внимание. Я же не знал, что у тебя есть оружие!

– Ты уж прости меня. Будь моя сумка под рукой, я бы утихомирила его пистолетом. Но пришлось «разоружать» гостя первым попавшимся предметом.

А я подумал, как бы мне везло на поле боя, будь у меня под началом тысяча таких бойцов, как Гвен. Она весила около пятидесяти килограммов, рост у нее всего лишь метр шестьдесят. Но не позавидовал бы я любому Голиафу, повстречавшемуся с ней!

Впрочем, где разыщешь тысячу таких, как Гвен? Или хотя бы похожих на нее?

– А вчера вечером этот «мийако» тоже лежал в твоей сумке? – спросил я.

Она замялась.

– Если это так, то твои выводы были бы плачевны для меня, не так ли?

– Ладно, беру обратно свой вопрос. Смотри-ка, наш дружок приходит в себя. Не отводи пока пистолета.

Я снова нажал на его шею. На этот раз он взвизгнул.

– Ну-ка сядь! – приказал я. – И не пытайся подняться. Сиди, заложив руки за голову, и не двигайся. Как тебя звать? Своим тупым молчанием ты вынудил прибегнуть к способу давления, который мне и самому неприятен.

Давай-давай, говори, только безо всяких глупостей! Миссис Хардести[9], – обратился я к Гвен, – как насчет того, чтобы слегка пострелять в него? Несмертельно, просто ранить в мякоть. Чтобы он стал повежливей.

– Как скажете, сенатор. Прямо сейчас?

– Ну… как только он предпримет неверный ход. И чтобы никаких шансов на второй ход не было. Впрочем, убивать его не стоит – он должен заговорить. Вы бы могли прострелить ему ляжечку? Не задевая кость?

– Попробую.

– Да любой это сможет! А если задеть кость, его трудно будет отсюда транспортировать. Ну-с, начнем сначала. Так как тебя звать, приятель?

– Ох… Биллом.

– Биллом так Биллом. А остальное?

– Да просто Биллом. Меня зовут Биллом.

Гвен спросила:

– Ну что, сенатор, может, сделать в нем маленькую дырочку? Для освежения памяти.

– Не помешало бы. Ты предпочитаешь левую ляжку, Билл? Или правую?

– Ой, сенатор, не надо! Меня взаправду звать просто Биллом. Скажите ей, чтобы она отвела от меня эту штуку, ну пожалуйста!

– Держите его под прицелом, миссис Хардести! Билл, она не выстрелит, если ты не будешь врать. Так что случилось с твоей фамилией?

– У меня ее никогда не было. Я назывался «Билл-шестой» в приюте для подкидышей на Земле, в Новом Орлеане.

– Ну ладно. Предположим, я поверил. Но что же было написано в паспорте, по которому ты прибыл сюда?

– У меня не было паспорта. Только контракт о вербовке. Там значилось:

Уильям – без второго имени – Джонсон. Но это сам вербовщик так написал.

Ой, пусть она не целится в меня!

– А ты постарайся ее не злить. Ты же знаешь, что такое женщина?

– Еще бы! Им нельзя разрешать держать оружие!

– Интересная мысль. Кстати, об оружии. Том, с которым ты сюда приплелся. Я желаю, чтобы ты его разрядил сам. Боюсь, как бы оно не взорвалось у меня в руках. Ну-ка не вставая повернись спиной к миссис Хардести, а я подтолкну твою пушку поближе, чтобы до нее дотянуться. А когда прикажу – но не раньше! – ты опустишь руки с затылка, разрядишь эту пакость и снова закинешь руки на затылок. А теперь послушай, что я скажу.

Миссис Хардести! Когда Билл повернется, цельтесь ему в спину чуть ниже шеи. И если он сделает хоть одно подозрительное движение, сразу спускайте курок. Ни слова, ни одного шанса, никаких «мягких ранений»! Убивайте немедля и наповал!

– С превеликим удовольствием, сенатор!

Билл испустил протяжный стон.

– Ну-с, а теперь поворачивайся, Билл. Пока что только корпусом, не опуская рук.

Он послушно повернулся на ягодицах, помогая себе пятками. Я с одобрением отметил, что Гвен теперь крепко держала пистолет обеими руками.

Взяв палку, я концом пододвинул самодельный пистолет к Биллу.

– Слушай, Билл. Не делай ни одного внезапного движения. Теперь опусти руки. Так. Разряжай пистолет. Отложи патрон в сторону. Теперь руки снова за голову и поворачивайся обратно.

Все время, пока он в точности выполнял мои команды, я заслонял Гвен.

У меня не возникло бы ни малейших угрызений совести, если бы его пришлось убить, и я полагал, что Гвен это сделает сразу же, если он попытается направить свою пушку против нас. Но я подумал: а как же потом поступить с телом? Мне, честно говоря, не хотелось его убивать. Ведь если вы не на поле боя и не в госпитале, наличие покойника довольно трудно объяснить. И осложнения неизбежны.

Поэтому я облегченно вздохнул, когда он справился и снова закинул руки на затылок. Я дотянулся палкой до мерзкой маленькой самоделки и подтянул ее и единственный патрон, вынутый Биллом, к себе. Положив патрон в карман, я наступил ногой на дуло «пистолета» и раздавил его, заодно разрушив и «пусковой механизм».

– Вы можете слегка расслабиться, – сказал я «миссис Хардести», теперь уже можно не убивать. Просто держите на прицеле его ляжку.

– Послушайте, сенатор, а может, я все же продырявлю эту ляжку, так, на всякий случай?

– О нет, нет. Если он будет вести себя прилично, то, пожалуй, не стоит. Билл, ты ведь собираешься вести себя прилично?

– Ох, сенатор, конечно! Скажите ей, чтобы была поосторожней с этой штукой, пожалуйста!

– Ладно, ладно! Сам-то ты даже не пытался быть осторожным со своей «громыхалкой»! И ты не в том положении, чтобы на чем-то настаивать.

Скажи-ка, Билл, что ты сделал с бедным проктором, которого ограбил?

– Как? Я?

– Ну сам посуди: ты же напялил прокторскую куртку, которая не на тебя сшита. И твои штаны к ней совсем не подходят. Я попросил тебя показать удостоверение, а ты вытащил оружие, «громыхалку»! Господи помилуй, к тому же ты еще давненько не мылся, ведь так? Какой же ты тогда проктор? Вот я и спрашиваю, куда ты подевал владельца этой куртки? Он что, мертв? Или всего лишь оглушен и заперт в клозете? Отвечай побыстрее, не то я попрошу миссис Хардести снабдить тебя «освежителем памяти». Где проктор?

– Не знаю! Не делал я этого!

– Ну-ну, дорогуша, не заливай!

– Клянусь честью матери! Истинная правда!

Я несколько усомнился в «чести его матушки», но высказывать этого вслух не стал. Я посчитал бы это дурным тоном, особенно в присутствии такого жалкого образца человеческой породы.

– Билл, – сказал я мягко, – ты ведь не проктор, не так ли? Мне что, снова объяснить, почему я в этом уверен?

(Дело в том, что Главный проктор Франко был великим службистом. И если бы кто-нибудь из его команды позволил себе так выглядеть, да еще так смердеть, то путь олуху был бы один: его немедленно вышвырнули бы в открытый космос!) – Впрочем, если хочешь, я поясню, – продолжал я. – Тебе когда-нибудь вгоняли под ногти иголки с раскаленным острием? Это очень способствует улучшению памяти, знаешь ли?

Гвен охотно подключилась:

– Вполне могут подойти и булавки, сенатор! У них больше масса, и они дольше остаются раскаленными. У меня как раз есть одна. Можно, я попробую?