– Ты собираешься со мной разводиться?

И снова она превратилась в пару огромных глаз.

– Да нет, черт возьми! Всего лишь разжаловать тебя до ранга младшей жены, а в старшие взять Ксию. Но ты не сможешь уйти. Разрешения не будет.

Ты продолжишь снабжать меня житейскими советами о том, идти мне прямо или свернуть «под прямым углом». А я заведу плетку и буду тебя стегать до тех пор, пока ты не избавишься от своих злокозненных проделок. И привычек.

– Олл райт! До тех пор, пока я не соберусь уйти.

– Фу! Не кусайся! Это грубо!

– Ричард, я всего лишь плод твоего воображения, поэтому каждый мой укус воображаем, ты сам их измыслил из темных мазохистских побуждений.

Если это не так, тогда я сама мыслящее существо, а не фикция!

– Логика «или-или» – ненадежный аргумент. Но ты все же восхитительная фикция, дорогая! Я рад, что ты пришла мне в голову.

– Благодарю, сэр! Любимый, вот сейчас пойдет ключевой вопрос. И если ты мне ответишь серьезно, я перестану кусаться.

– Навечно?

– Ну…

– Не напрягайся, фикция! Если вопрос серьезный, я попытаюсь дать на него серьезный ответ.

– Да, сэр. Так вот: что необходимо для становления самосознания в человеке и каковы те условия или процессы, которые делают самосознание невозможным для машин? Особенно для компьютера. И, в частности, для компьютера-гиганта, который управлял этой планетой в 2076 году? То есть для «Холмса-IV»?

Я воздержался от искушения отшутиться. Самосознание? Я знаю, что одна из психологических школ утверждает, что сознание, если оно существует, является как бы «пассажиром» и не влияет на поведение субъекта.

Такие нелепости свалены в кучу с понятиями причастия или преображения. «Если это истина, то ее надо подтверждать!»

Я осознаю свое самосознание… и это простирается настолько, насколько способен углубиться самый честный солипсист…

– Гвен-Хэйзел, я не знаю!

– Хорошо! У нас намечается прогресс!

– Намечается?

– Да, Ричард. Самое трудное в освоении новой идеи – необходимость изгнать ложную концепцию из ниши, которую она занимает. До тех пор, пока ниша занята, очевидности, и доказательству, и логической демонстрации некуда приткнуться. Но как только ниша освободится от ошибочной идеи, ее заполнявшей, – а раз ты сказал «я не знаю», это обстоит именно так, – то возможно начало движения к истине.

– Лапушка, ты не только самая решительная маленькая фикция, которую мне доводилось вообразить, ты еще и самая нарядная!

– Хватит паясничать, лодырь! Слушай эту теорию. И думай о ней, как о рабочей гипотезе, а не Богом данной истине. О ней размышлял мой приемный отец, папа Мэнни, наблюдавший, как «оживает» тот компьютер. Может, его теория объясняла что-нибудь, а может и нет. Мама Вайо говорила, что он не был уверен до конца. Так вот в чем эта теория заключалась. Оплодотворенная человеческая яйцеклетка делится, делится и… делится снова. И опять делится и делится. И снова, и снова, и снова. В какой-то момент эта коллекция из миллионов живых клеток начинает осознавать себя, а заодно и окружающий мир. Оплодотворенная клетка не наделена сознанием, но младенец – наделен. После того как папа Мэнни открыл, что компьютер имеет самосознание, он понял, что в какой-то момент чрезмерное наращивание его «клеток» для выполнения множества функций достигло такой точки сложности, что между его элементами установилось больше связей, чем между нервными клетками мозга. Папа Мэнни сделал великий теоретический скачок: когда число перекрестных связей в компьютере того же порядка, какой существует в человеческом мозгу, то сам компьютер может «проснуться», обрести самосознание, а, возможно, также и волю! Он не был уверен, что это случается всегда, но начинал убеждаться: такое возможно при наличии высокого количества перекрестных связей. Ричард, но папа Мэнни дальше этого не пошел. Он ведь был не теоретиком-ученым, а всего лишь инженером-наладчиком. Но папу сперва обеспокоило поведение машины, а потом он попытался разгадать, отчего компьютер стал таким странным. Так и возникла теория. Но тебе не надо будет ее изучать, а Мэнни ни разу не проверил ее на практике.

– Хэйзел, в чем же заключалась «странность»?

– Мама Вайо говорила, что Майк – так, очевидно, называли компьютер – вдруг проявил чувство юмора.

– Не может быть!

– Да, да! Мама Вайо рассказала, что для Майка (или Мишеля, или Адама Селена – он был троицей и использовал все три имени) вся Революция на Луне, во время которой тысячи людей погибли здесь и сотни тысяч – на Земле, была всего лишь шуткой. Всего лишь огромной практической игрой, придуманной компьютером с супергениальной мыслительной мощью и детским чувством юмора.

Хэйзел скривилась, потом улыбнулась.

– Да, то был всего лишь очень большой, очень любимый баловень-переросток, которого следовало бы почаще шлепать!

– Ты говоришь об этом, как об удовольствии: «шлепать его почаще»!

– В самом деле? Вряд ли. В конце концов, компьютер не может действовать правильно или ошибаться, исходя из человеческих понятий добра и зла. У него нет такого задела, или, если хочешь, тыла. Мама Вайо говорила, что «человеческое» поведение Майка – результат подражания, поскольку он располагал бесконечным количеством «ролевых моделей»; он ведь читал все подряд, включая фантастику. Но у него были и собственные чувства: он ощущал одиночество и жаждал компании. И именно этим и стала Революция для Майка – обретением товарищества, игрой, забавой, а выигрышем – внимание со стороны людей, и особенно Вайо и Мэнни. Ричард, если машина может иметь эмоции, то этот компьютер полюбил папу Мэнни. Понятно, сэр?

Мне все еще хотелось отмахнуться от этого и выразиться не слишком вежливо.

– Хэйзел, ты требуешь от меня голой правды, но она заденет твои чувства. Для меня этот рассказ звучит как выдумка, как фантастика.

Придуманная если не тобой, то твоей приемной матерью, Вайоминг Нотт.

Голубушка, мы выйдем наконец наружу, чтобы исполнить свои задумки? Или так и будем весь день толковать о теории, подтверждения которой ни у кого нет?

– Я одета и готова идти, милый. Еще один маленький вопросик, и я замолчу. Ты находишь эту историю неправдоподобной…

– Да, нахожу, – ответил я так спокойно, как только мог. – Какую из ее частей?

– Все ее части.

– В самом деле? Или камень преткновения – идея о том, что у компьютера могло появиться сознание? Если ты примешь это, то, может быть, остальную часть уже легче «заглотнуть»?

(Я пытался быть честным. Отторгая эту чепуху, мог ли я согласиться с остальным? Несомненно! Как с золотыми очками Джозефа Смита, как со скрижалями, принесенными Моисеем с горы, как с красными сигналами опасности – прими их за данность, остальное легко приложится!) – Хэйзел-Гвен, если принять за данность самосознающий компьютер с эмоциями и свободной волей, то не напугает ничто другое: ни маленькие зелененькие человечки, ни привидения! Так каков хоть был ход красной королевы? Поверить в семь небылиц до завтрака!

– Белой королевы.

– Нет, красной королевы.

– Ты уверен, Ричард? Это же было как раз перед…

– Забудь об этом. Болтающие шахматисты еще менее реальны, чем компьютер-шалунишка. Лапушка, единственное, чем ты располагаешь, – это история, рассказанная тебе твоей приемной матерью в преклонном возрасте. И все! Она, быть может, была в маразме?

– Нет, сэр. Она умирала, но не в маразме. У нее был рак. От перенесенного в молодости воздействия солнечной бури. Она так полагала. И никакого маразма не было. Она сказала мне, что знает о приближающейся смерти и поэтому рассказываемая ею история еще не завершена…

– Но слабость этой версии очевидна! История, рассказанная на смертном одре. И – ничего больше…

– Не совсем, Ричард.

– Как, еще что-нибудь?

– Мой приемный отец Мануэль Дэвис подтверждает и это, и еще кое-что…

– Но… ты же всегда говорила о нем в прошедшем времени? Мне, во всяком случае, так показалось. Но если он жив… то сколько же ему лет? Он ведь старше тебя?