«Цизи-цизи-и! — подхватились с кустов все разом береговые ласточки и затабунились над рекой. — Вид-вид-вид-видвидвид, ви-и-и-дишь?»
— Вижу, вижу, — вздохнул Миргасим, — ласточки в стаи собираются, — значит, лето кончается.
Стрижи спустились к реке, скользят низко-низко. И трепещут в воде такие же птицы, только летают они вверх лапками, сверкая белым брюшком.
А небо синее-синее, и воздух чистый, как стекло.
«Эх, если бы отец и брат Мустафа ласточек увидели, как жмутся птицы друг к дружке, догадались бы — время подходит хлеб убирать. Пора, значит, войну кончать пора…»
Глава четвёртая. Чёрный козлик
Миргасим в семье младший, то есть самый главный. Но Асия в своей семье, в Москве, была главнее — она единственная. А здесь ещё главнее стала — она гость, она одна — без отца, без матери, у дедушки живёт. Ни младшие, ни единственные, ни гости уступать в чём-либо кому-либо не приучены.
Если грабли у неё, значит, именно в эту минуту необходимы они и ему. Прибежал Миргасим домой, взял свой молоток, что брат Мустафа подарил, и отправился на поиски. Он искал встречи с врагом, как чёрный козлик искал встречи с волком. А было это вот как.
«Козлик, козлик, куда путь держишь?» — спросил волк белого козлика.
«Иду травки пощипать, водицы испить».
«Что у тебя на ногах?»
«Копытца».
«А на голове?»
«Рожки».
«Теперь скажи, что сердце твоё говорит?»
«Моё сердце дрожит от страха».
Волк и проглотил белого козлика. Но вот вышел чёрный козлик.
«Что у тебя на ногах?» — спросил волк.
«На моих стальных ногах медные копыта».
«А на голове?»
«На моей золотой голове алмазные рога».
«А сердце твоё что говорит?»
«Моё сердце говорит — вонзи алмазные рога волку в брюхо!»
Испугался волк, хотел бежать, да не успел: вонзил ему козлик рога в брюхо, освободил он своего братца».
Шёл Миргасим, шагал, отважный чёрный козлик, стучал молотком по плетням, по заборам и пел:
Сам не заметил, как вышел снова к реке и здесь услыхал своей песне ответ:
Это пел серый волк. Если бы храбрый козлик молотком не замахнулся, каждый пошёл бы дальше со своей песней своим путём. Но у козлика была привычка замахиваться…
— Ну вот, отняла молоток! Честно это, да? Как теперь я с тобой буду воевать? Безоружный?
— Молчи! Ты убит.
Да, это правильно — он убит. Был бы живой, никогда с оружием своим не расстался бы. Чёрный козлик упал, не на камни, конечно, в траву, но упал как полагается — лёг на спину, раскинув руки.
— Я ухожу, — сказала Асия, — а ты, если не хочешь, чтобы тебя в другой раз убили, лежи тут до вечера. Встанешь — солнце свидетель, — опять убью! Потому что надоел ты мне, приставучка.
Ох, уж и ответил бы он ей, если бы только могли отвечать убитые!
Волк ушёл, козлик остался.
Лежит недвижимый. Нос чешется, но руку поднять нельзя. Скосил глаза — на кончике носа комар. Сидит спокойно и пьёт кровь, а смахнуть как? Рукой невозможно, это точно, а если кончиком языка? Нет, языком не дотянуться, а голова убитая лежит на земле как пришитая. Брюхо у комара толстое налилось, красное. Напился крови и улетел. А жаль, без комара ещё скучнее стало… Ой, кто это? Не гудит, не шумит, а летит. Голубой-голубой самолёт! Смотри, самолётик, гляди, аэродром — вот он, на ладони. Покружился, покружился и спланировал самолёт на ладонь. Крылья у самолёта прямые, совсем прозрачные, глаза огромные, переливчатые — стрекозой самолёт называется. Но почему вдруг сорвалась с ладони стрекоза? Что углядела своими фара-ми-глазищами? Ах, вот оно что — мошка! Мошка-крошка, в зелёной одёжке, быстро-быстро перебирая крылышками, летела, спешила, а стрекоза её цап! Ничего не поделаешь — война. Не надо было мухе этой зевать. Вот зазевался Миргасим и теперь убит. До самого вечера. Ох, когда же день кончится, когда наступит вечер?
Солнце над головой — как раскалённая сковорода, река у ног — как лезвие ножа. Поля пшеницы за рекой — белое пламя. Колосья, подобно белым огненным языкам, то клонятся к земле, то лижут край неба. Эх, в такой день самое время кирпичи кизячные сушить!
Нарубит соломы сестрёнка Шакире, заглянет в ведро с верёвочной дужкой:
«Почему оно пустое?»
А бабушка ещё больше удивится:
«Такой шустрый мальчик наш Миргасим, такой помощник старательный, ловкий, куда он делся?»
«Должно быть, с ребятами по улице мяч гоняет».
«Что ты говоришь, Шакире! Если бы здоров был, мою просьбу уважил бы. Уж не заболел ли?»
Шакире засмеётся и побежит к подружкам. Рада, должно быть, что кирпичики лепить не надо. А бабушка повздыхает, погорюет… Ничего не поделаешь! Придётся самой теперь потрудиться. Возьмёт ведро, совок, пойдёт навоз собирать, выйдет к реке и увидит бойца убитого. Ну и попадёт, ну и влетит ему!
«Сейчас же встань, Миргасим! Людей постыдился бы, все товарищи твои навоз собирают, один ты лежишь загораешь. Эх, Миргасим, Миргаси-и-им!..»
Он давно встал бы, если бы не уговор: убит до вечера. Но когда бабушка приказывает, что тут поделаешь? Ослушаться бабушку никак нельзя — грех. Вскочит Миргасим и, стуча совком по ведру, помчится мимо колхозного сада, мимо дома Абдракипа-бабая, пусть видит Асия — он исполняет бабушкин приказ, совком работает.
Хоть бы скорее бабушка пришла, позвала бы его… По всему телу мурашки бегают, в ушах словно шмели гудят. Неужто в самом деле так и будет чёрный козлик лежать весь день до вечера?
Песенку от скуки засвистать, что ли? Только начал, и вдруг… Зуб выскочил вдруг! Уже давно шатался, болтался, на тоненькой полосочке держался, да страшно было оторвать. А теперь пожалуйста — вот он, в руке! И второй, рядом, тоже шатается, но этот, должно быть, постоит ещё. Как сделать, чтобы новый зуб вырос крепче старого? Бабушка знает слова такие сильные, пошепчешь, и зуб вырастет острый, длинный, как у крысы. Хорошо бы этак было, у крысы зубы острые, что хочешь перегрызут. Миргасим слов тех сильных не знает.
— Бабушка, — чуть не плачет воин убитый, — бабушка…
— Миргаси-и-им! — вдруг услыхал он далёкий голос. — Миргаси-и-им!..
Кричат? Зовут? Или это только кажется?
— Бабушка, бабушка-а!.. — зовёт Миргасим. — Пить хочу, бабушка…
— Миргасим! — послышалось совсем близко. — Миргаси-и-им!..
Испугался даже, вскочил: кто это? Оказывается, ребята! Вздымая пыль, бежит по тропе впереди всех рыжий Абдул-Гани, за ним Фаим-сирота, длинный Темирша и коротышка Фарагат.
— Миргаси-и-им, Батыра в армию берут!
Глава пятая. Проводы
Обгоняя ребят, бежит Миргасим на конный двор.
— Ещё двух лошадей взяли — Карлугачку и Сандугача.
Ах, какое дело ему до других! Но Батыр, отцов любимец, конь-огонь, красавец Батыр…
Миргасим прижался к ограде. Во дворе стояли две рабочие лошади: вороная кобылка с белой звёздочкой на лбу — Карлугач-Ласточка и светлый соловый конёк — крепыш Сандугач-Соловушко.
Ремёнными поводьями они были привязаны к задку телеги, на которой лежала охапка только что скошенного овса. Лошади, отгоняя хвостом слепней, ели овёс, ещё зелёный, смешанный с викой. Не часто перепадало им такое угощение!
— Эх, ох! Зачем овёс переводить? — скрипел Саран-абзей [1], старик в высокой бархатной шапке, дядя Фаима-сироты. — Лошади теперь уже не наши. Для чего ремённую сбрую отдавать? Ладно будет и верёвочной узды. Там, в армии, амуницию коням дадут. Что положено, то и получат. А нам своё добро не стоит транжирить. Откуда новое возьмём? Война…
— Коней даём — уздечку жалеем? — возразил дедушка Асии Абдракип-бабай. — Стыдись!
1
Абзе?й — дядя. Сара?н-абзей — дядя Саран.
