Я замираю.

— Тогда они решат, что я на вас работаю.

— Да. Именно так.

— Если Лила расскажет отцу, что я работаю на ФБР, то никакой информации я вам не добуду и стану совершенно бесполезен, — говорю слишком быстро, и он отчетливо видит, что прижал меня к стенке.

Если пойдут слухи, что я работаю на федералов, даже мать не захочет, чтобы ее видели со мною рядом.

— А я, может, и так считаю тебя бесполезным, — пожимает плечами Джонс. — Может, когда, кроме нас, у тебя не останется больше друзей, ты по-иному взглянешь на ситуацию.

Набираю в грудь побольше воздуха:

— Какой второй вариант?

— Обещай, что к концу следующей недели у тебя будет для меня зацепка. Накопай что-нибудь про загадочного убийцу. Что-нибудь стоящее. И никаких больше оправданий.

— Хорошо, — киваю я.

Он с силой ударяет меня по плечу затянутой в перчатку рукой.

— Я же сказал, ты выберешь правильный вариант.

И заталкивает меня в камеру к остальным.

Даника вскакивает с пола и бросается обниматься. От нее слегка пахнет пачули, а глаза покраснели от слез.

— Прости. Ты, наверное, так злишься на меня. Но мы не собирались этого делать. Не волнуйся. Мы бы никогда...

— Никто и не злится, — успокаиваю я ее, а сам вопросительно оглядываюсь на Сэма с Лилой.

— Они обещали нас выпустить... — Сэм замолкает, не зная, как продолжить. — Если согласимся пройти тест.

— Тест?

Как же хочется придушить Джонса, прямо здесь. Конечно же, у него на уме был еще какой-то идиотский план.

— Тест на гиперинтенсивное гамма-излучение, — устало объясняет Лила.

Со всей силы ударяю кулаком по белой стене. Больно, а толку, естественно, никакого.

— Кассель, мы не будем проходить тест, — обещает Даника.

— Нет. Вы должны. Вы оба. А потом выйдете и кому-нибудь позвоните из наших.

Адвокаты Захарова наверняка в два счета вытащат отсюда его дочь, даже не сомневаюсь. А я? Ну, дедушке, скорее всего, потребуется чуть больше времени, но ведь федералам нужна информация, поэтому им придется помочь.

— Но тогда они поймут, что вы оба... — снова начинает Сэм.

— В этом вся прелесть теста, — соглашается Лила. — Его отказываются пройти только те, кому есть что скрывать.

— У них нет законных оснований, — упрямо качает головой Даника. — Нас и здесь держат незаконно. Не оформили как следует, не зачитали права. Мы не совершили никакого преступления. Яркий пример правительственного злоупотребления властью и предубеждения против мастеров.

— Да ну? — усаживаюсь на пол рядом с Лилой.

Я ехидничаю, но все равно не могу не восхищаться Даникой: первый раз попала в подобную передрягу, в тюрьму, а все равно озабочена тем, что правильно, а что нет.

— Тебя трясет. — Лила кладет руку мне на плечо.

Разве? Смотрю на свои ладони. Словно это вовсе и не мои руки. На левой кожаная перчатка немного ободралась, когда молотил по стене. Пальцы ощутимо дрожат.

— Сэм, — пытаюсь успокоиться. — Тебе-то точно незачем здесь сидеть.

Сосед оглядывается на меня, а потом на свою девушку:

— Я знаю, как важно для тебя поступать правильно, но если мы не согласимся на тест — что дальше? — Он переходит на шепот: — А если тогда нас и спрашивать не будут?

— А если мы его пройдем, а нас все равно не выпустят? — не сдается Даника. — Не буду я. Это идет вразрез со всеми моими убеждениями.

— Думаешь, я сам не понимаю, что так неправильно? — огрызается Сэм. — Нечестно? Не вижу, что это все полное дерьмо?

— Проехали, — стараюсь говорить как можно более уверенно; не хочу, чтобы они ругались; только не из-за теста. — Давайте просто подождем. Скоро нас отпустят. Должны. Даника правильно говорит: арест не оформили, как полагается. Все будет хорошо.

Повисает напряженное молчание.

Проходит еще час. Меня гложут сомнения, понемногу подкрадывается паника. Я уже готов признать собственную неправоту (никто никого не отпустит — они решили сгноить нас здесь) и начать барабанить в дверь, призывая агента Джонса. И вдруг в камеру входит полицейский и отпускает нас. Ничего не объясняет, просто выставляет прочь из участка.

Машина так и стоит на газоне, только боковое зеркало треснуло.

В Уоллингфорд мы добираемся к десяти вечера. Идем через двор, а я не могу отделаться от странного ощущения, будто со времени нашего сегодняшнего отъезда прошли не часы, а годы. На самостоятельную работу, конечно, не успеваем, но зато как раз вовремя к вечерней проверке.

— Я слышал, вас Рамирес отпустила на митинг? — подозрительно косится на меня Пасколи. — И как все прошло?

— Решили туда не ездить и отправились на пляж, — врет Сэм. — Правильно сделали — говорят, на митинге был настоящий бардак.

Щеки у соседа чуть покраснели, словно он стыдится собственной лжи.

Больше о протесте Сэм ничего не говорит.

В общежитии выключают свет. Будто и не было ничего.

Днем в пятницу сижу на уроке физики, уставившись на листок с контрольной, и вдумываюсь в задачу: девочка увеличивает амплитуду раскачивания качелей, сгибая и выпрямляя ноги. Это резонанс, распространение волн или еще что? Контрольную точно провалю.

Закрашиваю кружочек с вариантом ответа, все обвожу и обвожу его. И вдруг громко вскрикивает Меган Тилман. Карандаш соскальзывает, оставляя на листе косую полосу.

— В чем дело, мисс Тилман? — интересуется профессор Ионадаб.

— Мой амулет только что треснул. Развалился на две половины. — Меган прижала руку к груди и в ужасе глядит на сидящую за соседней партой Данику.

По классу проносится изумленный вздох.

— Ты надо мной поработала?

— Я? — Даника смотрит на нее как на сумасшедшую.

— Когда вы заметили, что амулет треснул? — спрашивает учительница. — Уверены, что это произошло именно сейчас?

— Не знаю. Я просто... Дотронулась до него, а на цепочке осталась только половинка. А потом вторая половинка упала на парту. Наверное, завалилась за воротник блузки.

«Блузки» — как странно звучит, словно из уст пятидесятилетней старушки.

— Иногда камни просто трескаются, — убеждает Йонадаб. — Хрупкий материал. Меган, до вас никто не дотрагивался. Здесь все в перчатках.

— Она была на том видео, на встрече клуба мастеров. И сидит за соседней партой. Это наверняка она.

Вот сейчас Даника ей устроит. Вот сейчас. Да она о подобном случае только и мечтает, насколько я ее знаю, — чтобы попался такой вот идиот, которому можно прочитать положенную лекцию. Особенно после вчерашнего. Но девушка поникла на стуле и покраснела как рак. На глазах у нее слезы.

— Я не мастер, — шепчет она чуть слышно.

— А зачем тогда ходишь на их встречи? — спрашивает еще одна ученица.

— Гигишники, — дразнится кто-то.

Смотрю на Данику. Пусть ответит. Объяснит Меган, что хороший человек должен думать не только о себе. Расскажет про проблемы мастеров и попросит поставить себя на их место. Ну, все те душеспасительные беседы, которые она обычно ведет со мной и Сэмом. Даже в полицейском участке. Открываю было рот, но ничего не могу придумать — слова кажутся фальшивыми. Не помню ни одного убедительного довода. Я ведь не умею рассуждать о правах мастеров.

И, судя по всему, Даника не хочет, чтобы я встревал.

Поворачиваюсь к Йонадаб, но та только смотрит, не отрываясь, на девчонок, словно собралась докопаться до правды гипнозом и силой мысли. Нужно как-то ее вывести из ступора. Наклоняюсь к парню за соседней партой, Харви Сильверману, и нарочито громко, так, чтобы слышно было во всем классе, шепчу:

— Слушай, какой у тебя в третьем пункте ответ?

Даника предостерегающе качает головой. Харви листает контрольную, зато Йонадаб наконец очнулась:

— Так, все, хватит болтать! У нас контрольная. Меган, возьмите работу и пересядьте за мой стол, можете там дописывать. После урока вместе сходим к директору.

— Но я не могу сосредоточиться, когда она рядом.

— Тогда прямо сейчас идите к директору.