— Да брось. Просто не подумал. Мне правда жаль. Послушай, это же я в результате схлопотал шишку. Ну и что, ну пришлось нам уехать из Атлантик-Сити — через неделю уехали бы в любом случае, мне ведь надо в школу.

— Ты это специально, из-за Лилы. — Мама смотрит на дорогу, глаза сверкают от гнева. — Все еще на меня злишься.

Лила. Мой лучший друг. Я думал, что убил ее.

— Не собираюсь ее обсуждать. Во всяком случае, не с тобой, — огрызаюсь я.

Вспоминаю выразительную улыбку Лилы. Вспоминаю, как она лежала на кровати и тянулась ко мне.

Одним прикосновением мама заставила Лилу меня полюбить. И тем самым отняла ее у меня навсегда.

— Наступила на больную мозоль? — В ее голосе злобная радость. — Удивительно, ты и правда думал, что приглянулся дочери Захарова.

— Замолчи.

— Дурачок, простофиля, она тебя использовала. Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего происшедшего. Ты бы напоминал ей о Барроне и о пережитом унижении, только и всего.

— А мне плевать. — Руки у меня трясутся. — Лучше так, чем...

Чем старательно избегать Лилу и ждать, пока ослабнет проклятие. Ждать и бояться, как она потом на меня посмотрит.

Лила желает меня, но это не любовь, а пародия. Жестокая насмешка.

А я так ее хотел, что почти готов был забыть об этом.

— Я оказала тебе услугу. Тебе следовало бы меня поблагодарить. Преподнесла Лилу на блюдечке с голубой каемочкой, без меня ты бы ее в жизни не получил.

Я резко и отрывисто смеюсь:

— Поблагодарить? Держи карман шире.

— Не смей так со мной разговаривать, — кричит мать и отвешивает мне пощечину, бьет изо всей силы.

Моя и без того несчастная голова ударяется о стекло. В глазах все меркнет, под веками вспыхивают цветные пятна.

— Останови.

К горлу подступает тошнота.

— Прости меня, — теперь голос нежный и ласковый. — Я не хотела. Ты как?

Мир накреняется в сторону.

— Ты должна остановить машину.

— Наверное, тебе сейчас кажется, что лучше идти пешком, чем ехать со мной в одной машине. Но если травма действительно серьезная, то...

— Останови! — кричу я таким голосом, что она все-таки слушается.

«Мерседес» резко сворачивает к обочине, мама ударяет по тормозам. Я вываливаюсь из автомобиля прямо на ходу.

Как раз вовремя — меня тут же выворачивает в траву.

Надеюсь, в Уоллингфорде нас не заставят писать сочинение на тему «Как я провел лето».

Ставлю свой «бенц» на стоянку для двенадцатиклассннков — совсем близко от общежития, не то что раньше: ученики младших классов должны оставлять машины черт знает где. Легкое чувство самодовольства быстро сменяется тревогой: когда я глушу двигатель, «Мерседес» издает странное металлическое покашливание, будто собрался отдать концы. Выхожу и уныло пинаю шину. Хотел его починить, но из-за мамы руки до ремонта так и не дошли.

Сумки пока пусть полежат в багажнике. Иду через кампус к большому кирпичному зданию учебного центра Финке.

Над дверьми красуется написанный от руки плакат: «Приветствуем новичков-девятиклассников!» Легкий ветерок шелестит листьями деревьев, а меня наполняет тоска по тому, что я еще не успел потерять.

В холле за столом мисс Нойз роется в ящиках с картами-пропусками и выдает ученикам папки с необходимой информацией и документами. Две смутно знакомые десятиклассницы обнимаются, громко визжа от радости, но потом замечают меня и переходят на шепот. Что-то там про «самоубийство», «в одних трусах» и «милашка». Я ускоряю шаг.

Прыщавая, трясущаяся от страха девчонка получила ключи от комнаты в общежитии. Намертво вцепилась в своего папашу, словно без него тут же пропадет. Наверняка первый раз очутилась так далеко от дома. Мне и жалко ее, и одновременно немного завидно. Подходит моя очередь.

— Добрый день, мисс Нойз. Как у вас дела?

— Кассель Шарп! — Учительница поднимает голову и улыбается. — Я так рада, что ты теперь снова живешь на кампусе.

Она вручает мне папку и сообщает номер комнаты. Ученикам выпускного класса полагаются не только лучшая парковка и, по нелепым школьным правилам, собственный кусок газона (правда-правда, он так и называется — «газон двенадцатого класса»), но и лучшие комнаты. Моя вроде как на первом этаже. Наверное, в администрации все еще психуют и не хотят селить меня наверху из-за того случая на крыше.

— Я тоже рад, — и это чистая правда: я очень рад возвращению. — А Сэм Ю уже зарегистрировался?

Мисс Нойз просматривает пропуска.

— Нет, ты его опередил.

Мы с Сэмом соседи по комнате с десятого класса, но подружились по-настоящему только в конце прошлого года. Дружить я на самом деле не очень-то умею, но стараюсь.

— Спасибо. До свидания.

Занятия начнутся завтра, а сегодня вечером, как обычно, устроят общее собрание. Директриса Норткатт и завуч Уортон будут распинаться, какие мы способные и талантливые, и прочитают лекцию про школьные правила: мол, надо их соблюдать для нашего же блага. Все это даже приятно.

— Постарайся не влипнуть в какие-нибудь неприятности. — Нойз лукаво улыбается, но в ее голосе звучит и серьезная нотка — вряд ли она так всех учеников напутствует.

— Конечно.

Возвращаюсь на парковку и вытаскиваю из багажника вещи. Там куча всего. Мама старательно делала вид, что мы с ней вовсе и не ссорились никогда, и на день Труда накупила дорогущих подарков — вроде как заглаживала вину за ту несуществующую ссору. Теперь я счастливый обладатель новенького айпода, модной кожаной куртки, как у пилотов ВВС, и ноутбука. За ноутбук она расплачивалась кредиткой Клайда Остина, я в этом почти уверен, хоть и притворился, что ничего не заметил. А еще мама сама все уложила, потому что твердо верит: что бы я там ни говорил, ей лучше знать, какие вещи мне понадобятся. Как только мать вышла из комнаты, я немедленно все перепаковал.

— Детка, ты же знаешь, как я тебя люблю? — спросила она сегодня утром, когда я уезжал.

Знаю, в этом-то вся и жуть.

Комната больше, чем в прошлом году, к тому же не надо волочь все свое добро вверх по лестнице. Со вздохом сваливаю пожитки прямо на пол.

Где, интересно, сейчас Лила? Наверное, отец отправил ее в какой-нибудь дорогущий швейцарский пансион для детишек-мастеров из богатых криминальных кланов — высоченный забор, повсюду вооруженная охрана. Нравится ли ей там? Может, проклятие уже ослабло, и Лила вовсю наслаждается жизнью, бездельничает, потягивает горячий шоколад и заигрывает с лыжными инструкторами. Может, даже ничего, если я ей позвоню? Всего на несколько минут. Просто услышу ее голос, и все.

Руки так и чешутся набрать номер, но вместо этого заставляю себя позвонить Баррону — нельзя забывать, что в жизни по-настоящему, а что нет. К тому же брат просил сообщить, когда я обустроюсь в школе, а я вроде уже обустроился. Баррон отвечает почти сразу:

— Привет. Как поживает любимый братишка?

Каждый раз, как с ним разговариваю, все во мне сжимается. Он сделал из меня убийцу, использовал, но сам ничего не помнит, считает — мы с ним неразлейвода. Это я его заставил так думать.

Брат потерял много воспоминаний из-за отдачи и верит всему, что написано у него в блокнотах, а я тщательно подделал записи. Расписал там, какие мы друзья, и поэтому теперь только ему и могу доверять.

Очень трогательно, правда?

— Я волнуюсь за маму, с ней все хуже и хуже, — жалуюсь я ему. — Ведет себя безрассудно. Нельзя, чтобы она снова угодила за решетку, ее тогда вообще никогда не выпустят.

Не уверен, что Баррон сумеет чем-нибудь помочь. Честно говоря, в Атлантик-Сити я и сам не очень-то усердствовал, чтобы оградить ее от неприятностей.

— Да брось, — отвечает брат скучающим голосом; по-моему, он немного пьян. Из трубки доносится приглушенная музыка. А ведь еще только утро. — Ты же знаешь, присяжным она всегда нравилась.

Да, ничего-то он не понял.