Слава богу, что она закрыла глаза и не видит, какое у меня сейчас лицо.

Заходят члены клуба. Лила, все еще красная как рак, торопливо пускается в объяснения и принимается командовать. Вновь пришедшие сдвигают стулья в круг.

Я изо всех сил притворяюсь спокойным и собранным. Вскоре появляется Даника с едой.

Мне так хочется сказать Лиле: «Ты ни в чем не виновата». Но я молчу.

Мы делаем кучу кадров на фоне надписи «Встреча клуба «Колдуны». Члены клуба позируют: кто-то встает в центр импровизированного круга из стульев и якобы произносит речь, все смеются, и одна девчонка усаживается к Грегу на колени. Где-то в середине фотосессии он просыпается, скидывает мое сооружение из карандашей и скотча и приподнимает черные очки. Хармсфорд смущенно смотрит на нас, ничего не понимает и бормочет спросонья:

— Что происходит?

Как же хочется его ударить, со всей силы, чтобы пожалел, что на свет появился.

— Улыбочку, — приветствует его Даника, и Грег криво улыбается, девчонка обнимает его за плечи.

А Лила все щелкает фотоаппаратом.

Хармсфорд снова засыпает, уронив голову на руки. Мы втроем идем в магазинчик на углу и распечатываем с карты памяти все снимки.

Классные получились фотографии. Грех такие не показать всей школе.

Жертвы мошенничества обычно молчат о том, что их надули. Существует три основные причины: во-первых, профессиональный мошенник почти не оставляет улик; а если не знаешь, кто тебя надул, — какой смысл сообщать в полицию. Во-вторых, чаще всего жертва, то есть простачок, сам соглашается сделать нечто незаконное. То есть придется выдать не только мошенника, но и себя вместе с ним. Но самая веская и одновременно самая простая причина — стыд. Стыдно быть дураком, которого обвели вокруг пальца.

Легковерным дураком выглядеть не хочет никто, именно поэтому все обычно и молчат. Мошеннику зачастую и следов заметать не надо — об этом охотно позаботятся сами простачки.

Грег Хармсфорд заявляет во всеуслышание и на каждом углу, что фотографии — подделка. Злится, когда друзья задают вопросы. В конце концов, не выдерживает насмешек и лезет в драку с Гэвином Перри.

Его на два дня отстраняют от занятий. А все потому, что он отказывается признать: его надули.

Сижу в комнате и занимаюсь самостоятельной работой — делаю домашку по этике и развивающимся странам. И вдруг звонит мобильник. Номер незнакомый, но я все равно отвечаю.

— Нужно встретиться.

С запозданием узнаю Баррона. Голос у брата мрачный. Я не в настроении опять удирать из Уоллингфорда.

— Я в школе. Раньше выходных не получится.

— Какое совпадение, я ведь тоже в твоей школе.

Срабатывает пожарная сигнализация. Сэм вскакивает и принимается суматошно зашнуровывать кроссовки.

— Кассель, хватай игровую приставку.

Качаю головой и прикрываю рукой телефон.

— Это ложная тревога, чей-то розыгрыш, — а потом злобно цежу в трубку: — Идиот. Теперь мне точно не выбраться незамеченным. Они же будут учеников по спискам проверять.

Сэм все равно принимается выдирать провода из розетки.

— А я уже заставил коменданта тебя забыть.

От слов Баррона у меня по спине бегут мурашки.

Мы с соседом вместе с остальными выходим во двор. Ученики, стоя на газоне, запрокидывают головы и пытаются разглядеть несуществующие языки пламени и клубы дыма. Я незаметно отхожу назад, к деревьям.

Меня никто не ищет. Только Баррон.

На плечо опускается затянутая в перчатку рука. Мы идем по дорожке прочь от школы, в сторону домов, в окнах мерцают синим светом экраны телевизоров. Сейчас около девяти, но кажется, уже поздно.

Слишком поздно.

— Я тут размышлял по поводу Захаровых, — как бы между прочим начинает брат. — Они же не единственный вариант.

Зря, ох, зря я расслабился.

— Ты о чем?

Заставляю себя взглянуть ему в лицо. Брат ухмыляется. Темноволосый, в черном костюме — он похож на тень. Словно магическое зеркало, отражающее мою собственную темную сущность.

— Я знаю, что ты со мной сделал. — Он старается говорить спокойно, но слова так и сочатся еле сдерживаемой яростью. — Как воспользовался провалами в памяти. Сам постоянно ноешь о справедливости и законопослушности, а на самом деле ничем от нас с Филипом не отличаешься. Я встречался с двумя милейшими людьми — агентами ФБР, Джонсом и Хантом. Они мне раскрыли глаза на братцев — и на старшего, и на младшего. Филип им поведал, как ты меня на него натравил. Как промыл мозги и заставил забыть про наш план сделать Антона главой клана. Сначала я не поверил, а потом решил взглянуть повнимательнее на свои записи.

Вот черт.

Существуют профессиональные мошенники, которые занимаются подделками. Они точно знают, из чего изготавливали чернила в шестнадцатом веке, а из чего в восемнадцатом. Могут достать бумагу или холст, которые успешно пройдут углеродную экспертизу. Могут подделать трещины на слое краски. Тщательно изучают чужой почерк, все завитушки и закорючки. Их подделку не отличить от оригинала.

Я, конечно же, к таким профессионалам не отношусь. Фальшивки хороши в основном тогда, когда люди верят сразу же. Я, например, подписал вместо мамы справку, чтобы меня отпустили на митинг, подпись получилась похожая, и никто, разумеется, не понес бумажку проверять.

Но если Баррон действительно просмотрел свои блокноты, то наверняка распознал мою наспех сработанную подделку. Свой-то почерк каждый знает. Я стараюсь казаться спокойным:

— Если ты все знаешь, то знаешь и о том, что ты со мной сделал.

Снова эта его кривая усмешка.

— Разница в том, что я готов тебя простить.

Ничего себе. Даже не знаю, что тут ответить. Но Баррону и не нужен мой ответ.

— Кассель, я хочу все начать сначала. Причем сразу же на высшем уровне. Я присоединюсь к клану Бреннанов. И мне нужен ты. Из нас получатся идеальные наемные убийцы.

— Нет.

— Ах. — Мой отказ его, кажется, совсем не расстроил. — Слишком хороший, руки марать не хочешь?

— Да, именно так. Слишком хороший.

Интересно, а он правда сумел бы меня простить? Оправдать мое предательство? Списать его на глупую строптивость младшего брата? Обращаться со мной в будущем, как с деловым партнером? Я его сильно задел?

Если он может оправдать даже мое предательство, что тогда говорить о его собственном, когда он предал меня.

— А ты знаешь, почему согласился превращать их в предметы? Убивать?

Набираю в грудь побольше воздуха. Как же мерзко говорить об этом вслух:

— Конечно, нет. Я же ничего не помню. Ты украл мои воспоминания.

— Ты бегал за нами, как собачка. — В голосе у брата теперь неприкрытая злоба. — Умолял взять с собой на дело. Надеялся, мы согласимся, когда увидим, какое у тебя жестокое черное сердце.

Он тычет мне пальцем в грудь. Делаю шаг назад. Неожиданно меня захлестывает неуправляемый гнев.

Я был младшим и, конечно же, боготворил их. А они мне плюнули прямо в душу.

— Я очень умно придумал, — скалится Баррон. — Заставил тебя запомнить, что ты раньше убивал. Только и всего! Запомнить, что ты тот, кем я хотел тебя сделать. Кассель, тебе же нравилось. Черт, да ты просто счастлив был стать наемным убийцей.

— Неправда, — я упрямо трясу головой. — Врешь. Ты всегда и всем врешь. Я ничего не помню, так что можешь говорить что угодно. Не буду я тебе верить.

— Брось. Ты хорошо себя знаешь. В глубине души ты знаешь правду.

— Не буду я убивать. Иди к черту со своими Бреннанами.

— Будешь, — смеется брат. — Уже убивал. Люди не меняются.

— Нет.

— Я уже говорил, ко мне приходили федералы. — Я что-то возражаю, но Баррон не обращает внимания, только повышает голос: — Я им ничего не сказал. А мог бы. Они бы тогда быстренько смекнули про своего таинственного убийцу.

— Они тебе не поверят.

Но я уже ни в чем не уверен. Мой мир летит ко всем чертям, и я вместе с ним.

— Конечно же, поверят. Я им покажу труп. Тот, который ты оставил в морозильнике дома у мамы.