— Красная армия готовит настоящих бойцов авангарда международной пролетарской революции…

В углу, в клубе, на столике лежит наша красная книга. О многом говорит она, говорит языком резолюции. И когда мы перелистываем эту книгу, мы вспоминаем о тех делегатах, которые посещали наш полк, мы думаем об их жизни и о том почетном имени, которое они дали нам, «солдатам главного города». Имя это — «бойцы за дело мирового пролетариата».

После двух месяцев занятий в роте лучших красноармейцев перевели в полковую школу, где они должны были готовиться стать младшими командирами. Занятия в школе были сложнее и труднее, чем в роте. По-прежнему ходили на плац для маршировки и гимнастики. Шаг стал более четким, и не болтались, как на вешалке, руки.

Кроме строя, усиленно принялись за изучение оружия. Изучали винтовку, ручной пулемет, станковый пулемет Максима, гранаты. Приступили к специальным военным наукам — топографии, тактике, артиллерии. Все эго было ново и интересно. День за днем становились все более и более «опытными бойцами».

Было в школе два ленуголка. Разукрасили их, организовали библиотеку. По вечерам после занятий ленуголки были переполнены. Почти каждый день работала какая-нибудь группа или кружок: по сельскохозяйственному налогу, по арифметике, по географии, по вопросам китайской революции.

Тяга в кружки была необыкновенная. Каждому хотелось побольше узнать, большему научиться за два года, и некоторые, особо ретивые, вроде Недорезова, ухитрялись записываться чуть ли не во все кружки.

Для выявления лучших стрелков решили мы устроить в ленуголке состязания по стрельбе из винтовки дробинкой, а потом из мелкокалиберных.

Начальник наш Диванов был одним из лучших стрелков полка и хотел и нас воспитать «снайперами»[5]. Ну и шум же стоял в ленуголке! Записалось на состязания человек сорок. Ложились на брезент, внимательно прицеливались и… палили.

— Дыркин, где же твоя дробинка? — издевался отмечавший результаты отделком. — Неужто «за молоком» улетела?

Дыркин подходил к мишени и долго искал попаданий. Не найдя, он смущенно замечал:

— Я вот из пулемета лучше стреляю.

Ребята дружно ржали.

Драмкружковец наш Нейфельд страшно боялся отдачи. И стрелял он таким образом: закрывал глаза, отводил вперед насколько возможно винтовку и с безнадежным видом спускал курок.

Капернаут вообще не видел цели. Долго он принимал за мушку хомутик штыка. Потом он смастерил следующее приспособление: заклеивал одно очко пенсне и уверял, что так он видит цель великолепно. Но и после этого изобретения пули его летели «за молоком».

После состязаний в красном уголке мы выдвинули группу в десять человек лучших стрелков на общеполковое состязание. В число этих стрелков попал начальник команды Петров, каптенармус наш Харитонов, Федька Чернов, Степа Кироков, Попков из третьего взвода, Симонов, Саликаев, лучший стрелок наш — руководитель общеобразовательных групп Льдовский, старшина[6] Сотников и, совершенно неожиданно, я.

После длительной тренировки в одно из воскресении направились мы в тир. Каждый здорово волновался. Шутка ли — предстояло отстоять честь школы!

Соревнования были между школой и первым, вторым и третьим батальонами. Четыре команды выстроились в сторожке тира, и руководитель состязании, старый знакомый наш, комроты Ильиченко, объяснял условия. Надо было из пяти выстрелов выбить наибольшее количество очков.

— Ну, смотрите, не подкачайте, — мигнул нам Ильиченко.

Из десяти человек нужно нам было выбрать шесть. Решили выставить Кирокова, Чернова, Льдовского, Попкова, старшину и меня.

Первыми стреляли красноармейцы первого батальона. С нетерпением ждали мы в сторожке их возвращения.

— Сто двенадцать очков из возможных ста пятидесяти, — провозгласил Ильиченко. — Второй батальон, приготовиться!

— Ну, сто двенадцать выбьем, — облегченно сказал Льдовский. — Это нам не конкуренты.

— Второй батальон — восемьдесят семь очков…

У нас у всех отлегло от сердца. Мы уже видели себя победителями.

— Полковая школа, приготовиться!

И вот мы в тире. Проходим под козырьками. Идем на линию огня. Уже видны наши мишени.

Патроны выдает начшколы Диванов. Он старается взглядами ободрить нас.

— На линию огня. Шагом марш! — басит Ильиченко. Стреляем. Усилием воли подавляем нервную дрожь в руках и стреляем. Пять выстрелов один за другим. Кажется, слышно, как летит пуля, и ударившись в мишень, чмокает, вгрызаясь в дерево.

— К мишени шагом марш!

Считаем. В общей сложности сто восемнадцать очков. Больше всех выбил Льдовский — двадцать три очка.

Не отстали и другие. Подкачал и подвел нас только старшина, еле набравший шестнадцать очков.

Гордые и довольные победой возвращаемся мы в сторожку. Ребята уже предвкушают, как будут рассказывать в школе о состязании, какими красками будут рисовать победу.

Из тира доносится выстрел третьего батальона. Вместе с командой третьего батальона выходят руководители стрельбы.

— Оглашаю общие результаты состязания, — заявил Ильиченко. — Первый батальон — сто двенадцать очков, второй батальон — восемьдесят семь очков, полковая школа — сто восемнадцать очков, третий батальон — сто двадцать семь очков.

Наши лица были, вероятно, весьма смешны в этот момент. «Первое место» свистнуло… Вот тебе и победители!

Неловко мотались мы на месте. Особенно стыдно было перед начальником. Диванов старался приободрить нас, но и его, видно, задело поражение. Молча двинулись мы к казарме.

Вечером нас разыгрывали.

— А ну, Чернов, как «молочная торговля», сколько «за молоком» послал?

— Степа, молочко-то вкусное?.. А, Степа?

— Победители!

Мы хмуро огрызались и сваливали все на старшину. Старшина в этот вечер особо сурово провел поверку, а потом не показывался из своей комнаты.

Интересные часы проводили мы в спортзале.

Спортом у нас руководили наши же курсанты-спортсмены — Лысовский и Кулаков. Кулаков был раньше, до призыва, администратором театра. Это был жесткий, несимпатичный человек. Мы ему пророчили пост самого сурового старшины в полку. Был он очень высокомерен, и потому не любили его товарищи. А тот период, когда Кулаков стажировался как помкомвзвода[7], известен стал в школе под названием «кулаковщины».

Кулаков вел нас в спортзал. Здесь разбивались на группы и занимались гимнастикой на приборах. Прыгали через веревку, кобылу, козла.

Обычно маленький, коротконогий Дыркин взлетал на кобылу, садился посредине — и ни тпру, ни ну.

Леви и Адзанов большей частью, перескакивая через веревку, ныряли головой в песок, и из карманов их дождем сыпались карандаши, ножи, носовые платки… Отряхивались, разбегались снова. Бежали и снова падали.

Но, пожалуй, самой комичной фигурой в спортзале был Капернаут. Тучный, неповоротливый, с ловкостью молодого слона, мелкими шажками бежал он к кобыле. От мощного удара тряслась кобыла и слетала с места. Но сесть на нее, не говоря уже о том, чтобы перескочить, так и не удавалось Капернауту. Во время его физических упражнений мы обычно отодвигались на почтительное расстояние. Несмотря на нежелание обидеть товарища, мы буйно ржали после каждого капернаутского упражнения… Но он, этот удивительный человек, никогда не обижался и весело смеялся вместе со всеми.

Многие курсанты в совершенстве проделывали спортивные упражнения.

Особенно мы любовались легкими и вольными движениями Лысовского. Как белка взбирался по канату токарь Гданов, стрелой перелетал через козла и кобылу Симонов. А когда Лысовский подходил к брусьям и начинал показывать нам на них всяческие фокусы, мы искренно восхищались.