– Вы и наладчиком можете! – Джифаренге был восхищён. Сев рядом на корточки, он положил тяжёлый подбородок на край крышки стола и зачарованно наблюдал за тем, как капитан в сиянии лампы соединяет тончайшие контакты с выходами укреплённой в зажимах платы.
– М-да, это моя основная профессия. В приборах для меня загадок нет. Вот движки – не моя сфера.
– Вы служили в армии, точно?
– Было дело, – неясно отозвался капитан, скосившись на контрольный датчик, освободил плату и стал вставлять её в корпус карманного телевизора.
– Я сразу понял, что вы кадровый, просто спросить стеснялся.
– А вот и нет. – Форт закрыл щиток и включил экранчик; выбранный наугад канал показывал криминальные новости с Альты. – Я был вольнонаёмным штатским на военной службе. Правда, условный чин мне присвоили.
– Это в армии вас так приложило, что спасли одни мозги? – спросил Джифаренге с опаской, боясь затронуть в капитане скорбные воспоминания. Но так хотелось выяснить подробности! О чём говорят между собой вояки? о ранениях, кого и как шарахнуло. Таких историй Джифаренге знал сотни.
– Да. Нелепая случайность. – Форт чувствовал, как вокруг него сплетается новая легенда, не имеющая ничего общего с истинным прошлым. – Погиб при исполнении, как говорится.
– И как оно… как ощущалось, когда вы проснулись другим?
На экране санитары «скорой помощи» задвинули во флаер носилки с обмякшим телом – запрокинутая голова, трубка во рту, иглы в теле, кровь на одежде и на волосах.
– Словно приходишь в себя после большой дозы снотворных. Всё серое, бесцветное и мутное. Потом появляются цвета и звуки. Кажется, ты весишь тонны, ты каменный или свинцовый. Я думал – у меня разрыв спинного мозга, я не смогу сам двигаться. Нужно время, пока промежуточный процессор начнёт правильно интерпретировать команды нервной системы.
– Не хотел бы я так оказаться, – дёрнул плечами Джифаренге. – Не повезло вам! я сочувствую. Как представлю, что это со мной – даже холодно! Ни локи хлебнуть, ни покурить, ни пожрать со смаком, ни с девчонкой… А вы бы настояли, чтоб вас протезировали целиком!
– Это в военную страховку не входило. За отдельную плату – пожалуйста; но плата большая, а мне после той травмы расхотелось зарабатывать на войне. Опротивело. Когда умрёшь, начинаешь лучше понимать, что переживают те, которых убивают.
– А я просто измотался, – простодушно признался Джифаренге. – Двенадцать с лишним лун отбарабанил на Хэйре, кого хошь с души своротит. Противогаз к роже прирос. И конца-края не видно. Хэйранцы плодущие, их жабенята через восемь лун уже с гранатомётом по болоту скачут.
– К слову – а с чего их людоедами зовут?
– Да жрали они наших; мы для них съедобные, – насупился Джифаренге. – Особенно орэ, дикари. Лайгито – те цивилизованные, брезгуют, но за людей нас не считают – а мы их и подавно! Все чужие – и вы, эйджи, тоже – для них кэйто, это примерно значит «адские пришельцы». У них от религии такое мнение, будто Звёзды и Духи прогневались на Хэйру, открыли ворота ночных царств, и оттуда хлынуло нашествие. А бойцы они отчаянные, звери, убивать их надо издали. Лайгитский воин об одном думает – как бы в рай красного солнца взять побольше цанц, в смысле, отрезанных голов; в раю каждая цанца превращается в раба. Помню, садился наш десантный лифт в Алакотле, а ему в днище вписался офицер царицы, очень родовитый, на флаерке, набитом доверху взрывчаткой – прямо в гравитор, в моторный отсек. Целый полк через него накрылся… Все лайгито ему завидовали – сколько цанц разом заполучил, гадёныш! Вот и посудите, как мне было там оставаться? Контракт вышел – и я дёру.
– Нет, я свой контракт расторг до срока. Непонятно, однако, – они мелкие, а нагоняют такой страх. И оружия у них я не заметил.
– Они сами – оружие, жабы прыгучие. Подскочит выше роста, и ногой тебе в переносицу; все мозги размозжит… Я не соображу, как можно жить без женщин, – нерешённый вопрос вернул Джифаренге в любимую колею. – Если б меня коснулось, я б заказал выжечь в голове то место, что любовью ведает. Чтоб наотрез и навсегда! Может, лучше бы стало. Одно безумство из-за баб.
– Это угасло во мне. – Форт отставил телевизор и взялся за часы, являвшиеся также калькулятором, трэк-телефоном, личным секретарём и едва ли не ультразвуковой стиральной машинкой, если на проводе опустить в таз с бельём. Груда ценных безделушек на столе показывала, что живущие случайным заработком бинджи, ухватив где-то куш, тотчас покупают дорогую и престижную фигню, желая выглядеть «не хуже прочих». Без порток, но с часиками. Как те эйджи, у которых денег – как у мортиферы перьев.
За полдня он починил вещей на полтораста экю. Недурственно, если учесть, что в день за две койки и прокорм Джифаренге требовалось минимум девяносто. На лекарства ему хватит, не придётся залезать в заначку.
Лошадиный лик грузчика был мечтательным и светился грубоватой мужской нежностью. Форт без труда мог представить, как матерно ревущий Джифаренге косит из ручного импульсного оружия жаб-людоедов, лезущих на него с копьями, орёт своим «Пригнулись, уроды! бегом, по одному, на четвереньках!», выдёргивая засевшую в бронекостюме ядовитую стрелу, потом прёт по трясине с раненым на плечах (а то его съедят), потом прополаскивает в техническом спирте начинённый микроприборами и облепленный тиной боевой шлем, а после заигрывает и хохочет со штабной связисткой, и дарит ей цанцы воинов лайгито, связанные гроздью за волосы. И всё это будет один человек. Сложные твари – люди. Всего в них полно.
«А сколько и чего осталось во мне?» – Форт разломил корпус часов и принялся выковыривать из них начинку. Ему показалось, что он вскрыл собственный мозг и осматривает его содержимое. Детальки, перемычки, квадратные кристаллы. Где здесь душа-то? Она есть, только пинцетом её не ухватишь. Нечто, подобное электронному сигналу или автономному плазмоиду. И стоит эта нематериальная вещица страшно дорого, если из-за неё спорят такие субъекты мироздания, как Бог и дьявол. Чувствуете? вещное и видимое вообще не стоит ни томпака, вся борьба идёт из-за того, к плюсу или минусу потянется эта бесплотная частица. Значит, только её выбор имеет смысл на свете.
«Тот ещё не погиб, кто об этом рассуждает, – успокоил свои сомнения Форт. – Потери, конечно, заметные – вкус, обоняние, секс, – но и сохранилось многое. Смысл жизни, к примеру. Если не снижать критерии до минимума „ощущать и понимать", то смысл окажется куда сложнее и причудливей. Грибковые болячки Джифаренге, музыкальный центр его подружки Нуриндех (починить задаром), наш флаер, наши паспорта, моя свобода и… да, люди на G-120. Их свобода тоже. То, что вычеркнут я – плохо, но я постараюсь сам справиться. Но почему мне кажется, что мой случай – не единственный?.. Фонд, Rex-417. Где-то должна быть нить, которая связывает факты. И что? положим, обнаружится какая-то система. Как быть дальше? Одной головы мало. Башка Джифаренге – крепкая… как раз, чтоб ею двери выносить. Руна Ле Бург – какой от неё прок? Неясно, но она тоже ищет ответ. Хорошенькая. О чём это я?»
Ввалилась Нуриндех, пассия Джифаренге – точь-в-точь такая, какой Форт её воображал. Громила, синяя, как Хель, и руки брёвнами. Она загорланила что-то по-биндски.
– Джифаренге, скажи ей, пусть изъясняется понятно для всех.
Грузчик гавкнул; его огромная милашка подбоченилась, её растопыренные локти перегородили каморку. Россказням дружка о путешествии через гилей она ни на грош не верила и до сих пор считала, что Айкерт с кэпом четыре недели гуляли с заразными шлюхами, пропили груз и флаер, а теперь сховались в Штетле – нос боятся высунуть, чтобы их не избили до полусмерти за долги. Даже то, что кэп – артон, её не разубеждало. Нуриндех твёрдо полагала: если в протезном мужике есть хоть клетка живая, он уже готов блудить и ужираться локой.
– Мне можно забрать центр?
– Не готов. – Форт сосредоточенно зондировал часы. – После сиесты.
– Я без музыки болею! Ахтаван слушает свои сопли, тьфу, жаба чёрная, мои уши свернулись!
