Выдав столь грозное обещание, он кивнул солдатам, которые двинулись по коридору, волоча за собой упиравшегося и продолжавшего возмущаться майора. Полковник, сохраняя деревянную осанку, шел следом.

– Ты что-нибудь понимаешь? – обратился Фихтер к корнету.

– Только одно, – ответил тот, ошалело крутя головой и переступая с ноги на ногу, словно пловец, не решавшийся войти в воду.

– Что именно?

– Кажется, нашему славному майору не придется быть шафером на моей свадьбе… Так что, если нас не арестуют вслед за ним, эту роль предстоит исполнить тебе!

– Мне кажется, что ваше предложение бесполезно, – устало заметил Вульф, расположившийся в гостиной доктора Сильверстоуна. – Я прекрасно знаю, что именно меня гнетет, поэтому нет смысла проводить со мной сеанс психоанализа. Метод профессора Фрейда позволяет выявить скрытую в бессознательном причину невроза, а в моем случае она абсолютно ясна.

– А вот мне кажется, мой друг, что вы ошибаетесь, – с мягкой улыбкой возразил англичанин, – и не.все так просто, как это может показаться на первый взгляд. Давайте попробуем, и если вы решите, что это действительно бесполезно, мы тут же прервем наш сеанс.

– Ну что ж…

Вульф был слишком подавлен, для того чтобы спорить, поэтому он снял пиджак, ослабил галстук, прилег на кушетку и прикрыл глаза.

– Постарайтесь расслабиться и начинайте рассказывать все, что приходит на ум. Чтобы вам легче было сориентироваться, задумайтесь о своей возлюбленной и опишите, как вы ее себе представляете – любые, самые откровенные детали и образы, ничего не стесняясь.

– Хорошо.

Какое-то время Вульф лежал молча. В сознании царила пустота, но не легкая, расслабляющая и успокаивающая, а тяжелая, черная, словно бы сгустившая в себе все невыраженные эмоции. Но стоило вспыхнуть одному-единственному слову – Эмилия! – этому мучительно-сладкому паролю, пропускавшему в тайники бессознательного, как мгновенно возник первый образ, и Вульф заговорил:

– Край платья, то есть подол, обшитый кружевными оборками… чуть-чуть приподнят… маленькая ножка в остроносой изящной туфельке… покачивается туда-сюда. Краешек белого чулка на фоне темного платья… Черный локон на виске… выбился из прически и теперь очень отчетливо выделяется на фоне яркого румянца щеки… Рука… тонкие, красивые, нервные пальцы, похожие на каких-то встревоженных существ… Очертания колена, упирающегося в тяжелую ткань платья изнутри… Таинственная ложбинка между грудей, полуоткрытых декольте… Словно ущелье между двумя холмами… Полуоткрытые губы, из которых вылетает легкий вздох…

– Довольно! – неожиданно заявил Сильверстоун. – Этого вполне достаточно, чтобы сделать весьма четкие выводы. Хотите послушать?

– Разумеется.

– Вы возносите свою возлюбленную на пьедестал, делаете из нее богиню. Напрасно! Ваше отношение к ней чем-то напоминает отношение монаха-аскета к Божьей Матери. Все ваши образы – это создания вашей поэтической фантазии, которые не имеют отношения к живой и реальной женщине.

– Но позвольте, ведь я описывал вполне конкретные детали…

– Извините, но я еще не закончил. Эти конкретные детали не являются свидетельством вашего откровенного чувственного желания. Оно существует, но где-то подспудно. Вы его стыдитесь, а потому постоянно все поэтизируете. Стоило вам мысленно представить себе груди возлюбленной, как вы тут же этого застеснялись и устремились наверх, к ее губам. Я уверен, что окажись на этой кушетке ваш соперник – лейтенант Фихтер – я услышал бы от него эротические описания обнаженных грудей, раздвинутых ног и пышного зада. Он любит земную женщину, вы – созданный вами образ. Он воображал бы себе фрейлейн Лукач стонущей от страсти, вам же хочется представлять ее вздыхающей от неземной грусти. Поэтому ему легче утешиться, найдя другую, не менее красивую женщину. Один объект чувственной страсти несложно заменить другим, но вас это не устроит – идеальные любовные образы уникальны и не допускают подобной замены.

– Получается, что мое чувство любви неизлечимо? – Вульф был искренне заинтересован рассуждениями англичанина, а сравнение с грубым и чувственным соперником ему даже польстило.

– Отнюдь, – покачал головой Сильверстоун. – Неизлечимы лишь те, кого я назвал бы «альбиносами в любви», – то есть люди, способные всю жизнь любить только одну женщину. В обществе они встречаются так же редко, как альбиносы – в природе. А вам бы я посоветовал иное – приземлить свой идеальный образ и сбросить богиню с пьедестала. Вспомните, разве вы никогда не испытывали разочарования при виде портретов знаменитых возлюбленных великих поэтов или писателей? Лаура Петрарки была не слишком хороша собой, да и Беатриче Данте понравилась бы далеко не каждому из его современников…

«А „Прекрасная Дама“ Блока круглолица, большеноса и несколько простовата, – дополнил про себя Вульф, вспомнив фотографию Любови Дмитриевны Менделеевой. – И это даже хорошо, что его книга вышла без портрета той, которой была посвящена…»

– … Поэтому не стоит уподобляться поэтам, создающим «прекрасных дам» и «богинь» из самых заурядных женщин. Богини требуют вечной и беззаветной любви, но земные женщины заслуживают земных чувств, которые вполне могут меняться. Как это ни печально, а женщины стареют, болеют, надоедают… Они могут дурно выглядеть или даже дурно пахнуть. В конце концов, перед вечностью все мы – тлен и прах. Влюбляться в женщин можно и нужно – это придает жизни необходимую пикантность и остроту, но не стоит жертвовать ради них тем, чем можно пожертвовать только ради вечности.

– Что вы имеете в виду?

– Лишь слава и власть не подвержены тлену и никогда не надоедают.

– Но даже обладая и тем и другим, можно всю жизнь оставаться одиноким! – живо возразил Вульф.

– Так вот что вас заботит! Источник вашей любви – одиночество?

– Наверное, да. Но не среди людей, а перед грозным ликом Вселенной!

Услышав эту пышную фразу, англичанин тонко улыбнулся.

– Человечество придумало немало способов избавиться от вселенской тоски. Путешествия, карнавалы, войны, интриги, вино, игры… Кстати, если вы в меру азартны, то почему бы вам не отправиться на скачки или в казино? Уверен, что в течение нескольких часов вам гарантировано полное забвение любовных страстей.

– В самом деле? Вероятно, я воспользуюсь вашим советом.

Вульф собрался уходить, и доктор Сильверстоун проводил его до дверей.

– Кстати, – заметил он, когда они уже обменивались прощальным рукопожатием, – вы не знаете, как продвигается дело о расследовании убийства той несчастной молодой дамы? Кажется, его ведет некий комиссар Вондрачек? Я вспомнил об этом потому, что прочитал в газетах о самоубийстве ее бывшего импресарио – господина Ласло Фальвы.

– В самом деле? – рассеянно удивился Вульф. – Фальва мертв? В таком случае, вам известно больше, чем мне. Когда я последний раз виделся с господином Вондрачеком, он подозревал того таинственного господина, который был изображен на рисунке. До свидания, доктор, и большое спасибо за сеанс.

– Был рад оказаться вам полезен, – вежливо улыбнулся англичанин.

– О, комиссар, это вы? – удивился Вульф, оглядываясь на Вондрачека, хлопнувшего его по плечу. – Знаете, есть такая русская поговорка – «Легок на помине»…

– Да? Ну-ка присядем, и вы мне расскажете, с кем это вы меня поминали.

– Упоминали, – усмехнулся Вульф, – поминают по иному, весьма печальному поводу.

Повинуясь приглашающему жесту комиссара, он присел за столик летнего кафе, расположенного напротив подъезда того дома, из которого только что вышел. Увидев, что перед Вондрачеком стоит бокал светлого пива, Вульф сделал знак кельнеру принести ему то же самое.

– Итак? – Комиссар раскурил сигару и вопросительно уставился на Вульфа.

– Ну, если вас это интересует, то я был в гостях у доктора Сильверстоуна. Он англичанин, ученик Фрейда и мой хороший знакомый.