– Да, – подавленно кивнул лейтенант, мысленно проклиная своего денщика. Не стоило в этот вечер говорить Курту, куда он направляется…

В сопровождении молчаливого капитана Стефан поднялся в номер дяди и разминулся в дверях с комиссаром Вондрачеком. Первая же реакция полковника Фихтера на появление племянника повергла несчастного лейтенанта в глубокое уныние. Никогда прежде он не видел своего грозного родственника в таком страшном состоянии. При этом полковник еще пытался сдерживаться, но по его лицу было видно, каких сил ему это стоило.

– Прости, – пробормотал Стефан, – но я пришел сюда не по своей воле.

– Да, понимаю, – спохватился полковник. – Впрочем, это и к лучшему. Если бы я и хотел перед кем-нибудь оправдаться, то только перед тобой. Я виноват лишь в одном, Стефан, – в том, что позволил завлечь себя в ловушку.

– Я готов тебе поверить, – с расстановкой выдавил лейтенант, подумав про себя: «Это единственное, что я еще могу для тебя сделать». – Но как же смерть той девушки?

– Я ее не убивал. – Полковник начинал волноваться и багроветь. – Я не знаю, что произошло в гостинице Кальтенбрюндльберга, но почему-то все улики повернулись против меня!

«В том числе и чулок», – мрачно вспомнил Стефан.

– Я попал в какую-то адскую ловушку, – продолжал полковник, пытаясь поймать взглядом ускользающие глаза племянника. – Все было подстроено так, чтобы загнать меня в угол. Меня шантажировали, но поскольку это делалось или по почте, или по телефону, я даже не знал кто! Я подозревался в убийстве Берты, которую любил больше всего на свете, и если бы сумел устоять против шантажа, то оказался бы под судом и был опозорен… Впрочем, это все равно произойдет так или иначе, – угасшим голосом добавил полковник, а Стефан с ужасом вспомнил о своем поручении. – Поверь мне еще в одном. – Полковник был настолько утомлен, что говорил уже явно через силу. – Я не нанес никакого ущерба нашей армии. Да, я согласился сотрудничать, и даже получил за это деньги, но я передал им всего лишь одну устарелую диспозицию, которая, как я твердо знал, вскоре должна была быть заменена новой.

– Простите, что вмешиваюсь, господин полковник, – подал голос молчаливый капитан, – но кому и каким образом вы передали эти сведения?

– Я сделал это таким же образом, каким обычно общался с собственной агентурой, – то есть оставил пакет своему швейцару Фердлю, и в условленное время за ним заехал какой-то незнакомец. Из окна своего кабинета я видел, как он вышел из фиакра, направился в дом и через минуту уже выходил обратно. Через два дня мне позвонили и предложили прийти на почту для получения письма до востребования. Но клянусь святым Стефаном, я не знал, что там деньги!

– Но неужели у тебя так и не возникло никаких подозрений? – удивился лейтенант. – Ну хоть какие-то предположения у тебя были?

– Только одно. Я познакомился с фрейлейн Тымковец на скачках в Пратере. Она сама меня окликнула и попросила совета – на какую лошадь ей поставить. Милая барышня с детскими глазами и лукавой улыбкой… – Полковник слабо усмехнулся. – Она еще сказала, что пришла на скачки с отцом, и даже показала мне в толпе одного господина, который помахал нам рукой. Потом он куда-то исчез, и мне пришлось провожать Берту домой…

– И что? Ты узнал, кто был этот господин? – нетерпеливо перебил Стефан.

– У меня нет полной уверенности, поскольку я видел его лишь мельком и издалека, однако впоследствии я познакомился с одним человеком, который показался мне знакомым. Это произошло в салоне графини Хаммерсфильд, где мне представили одного англичанина – доктора Сильверстоуна. Впрочем, ты и сам там был, так что мог его видеть.

В этот момент капитан вдруг нетерпеливо кашлянул и выразительно посмотрел на Стефана. Тот понял его взгляд и похолодел – настало время вынести смертный приговор своему дяде!

– Ты догадываешься, зачем я пришел? – отводя глаза в сторону, спросил лейтенант.

– Догадываюсь.

Трясущимися руками Стефан медленно достал из кармана своего мундира револьвер и положил его на стол. Глухой стук металла о дерево показался ему стуком комьев земли, падавших на крышку гроба.

Полковник, побледнев, пристально следил за его действиями и вдруг криво усмехнулся.

– Сколько у меня времени?

Стефан удивленно вскинул голову, посмотрел на капитана, но тот не менее удивленно пожал плечами.

– Не знаю.

– Ты не обнимешь меня на прощанье?

– Да, конечно.

Они встали и крепко обнялись, постаравшись не встретиться взглядами.

– Все, – первым сказал полковник, – а теперь иди и доложи, что твое поручение выполнено.

Лейтенант быстро вышел из комнаты, следом за ним последовал и капитан. Догнав Стефана в коридоре, он несильно хлопнул его по плечу.

– Сочувствую!

– Что делать дальше?

– Нам остается ждать здесь, под дверью, пока мы не убедимся в том, что все состоялось именно так, как нужно.

Шел уже второй час ночи. Сначала оба офицера застыли прямо напротив двери, в напряженном ожидании прислушиваясь к тому, что происходит за ней. Но миновало полчаса, а в номере по-прежнему было тихо. Стефан чувствовал, как это мучительное ожидание жадными глотками пожирает время его собственной жизни. Как хорошо, что мы не знаем момента собственной смерти, – ее точная дата способна свести с ума, особенно если она зависит от нас самих!

Сознание – это шаткий мостик над двумя безднами, одна из которых зовется прошлым, другая – будущим. Один выстрел – и этот мостик обрушен, а обе бездны слились в одну – вечность. Но удастся ли хоть что-нибудь осознать после этого выстрела, удастся ли увидеть яркий свет и ощутить сияющую теплоту божественной любви? Те, кто сумел окончательно решить для себя эту величайшую из всех тайн мироздания, уже не возвращаются обратно. Для того чтобы верить или не верить в бессмертие души, надо иметь представление о Вселенной, ведь если это только бездушная материя, то никакое личное бессмертие невозможно. Именно поэтому человечество и выдумало себе Царствие Небесное, как самую успокоительную картину мира.

Сознание больше всего страшится своего исчезновения – смерти. Инстинктивно смерти боится все живое, особенно страшной она становится только после размышлений о ней. Но сущность сознания – это размышления. Получается, что сознание как способность размышлять неотделимо от ужаса смерти, более того, ужас смерти – это экзистенциальная основа сознания! Нельзя сознавать и не бояться исчезновения способности к сознаванию. Кончая самоубийством, мы убиваем не свое «Я», а свой страх перед смертью! Все утешения – паллиативы, кроме одного: и даже после смерти тела мы будем продолжать сознавать самих себя, как бы это ни происходило – в Боге ли, в теле животного или растения, в виде бесплотной души – но сознавать!..

Лейтенант Фихтер недолго мучился подобными мыслями, поскольку долгожданный выстрел за дверью прозвучал ровно в два часа ночи.

23 июля, спустя несколько часов после того, как броненосец «France», на борту которого находились президент и премьер-министр Франции, покинул гавань Санкт-Петербурга, правительство Австро-Венгерской империи предъявило Сербии ультиматум, содержавший длинный список требований. Сербское правительство обязывалось официально осудить всякую антиавстрийскую пропаганду. В приказе по армии сербский король должен был заявить о том, что отвергает любую мысль о вмешательстве в дела населения, проживающего на территории Австро-Венгерской империи. Кроме того, сербскому правительству предписывалось ввести цензуру на все враждебные Австро-Венгрии публикации, немедленно запретить общество «Народная оборона» и все другие антиавстрийские общества, уволить с государственной службы всех сербских чиновников и офицеров, которых ему укажет австрийское правительство, наказать таможенных служащих, которые помогли убийцам Франца Фердинанда пересечь границу, и предоставить Вене объяснения по поводу «недопустимых слов», высказанных высшими сербскими чинами о сараевском убийстве. Был и еще целый ряд не менее унизительных требований.