Больше всего угнетало Эмилию положение «дамы полусвета» – то самое положение, к которому ее приобщила подруга. Сама Берта относилась к этому положению легко и непринужденно – как всего лишь к одной из ступеней карьеры будущей светской «львицы».

А ведь «дамы полусвета», то есть актрисы, певицы или балерины, отличались от обычных проституток только ценой: если последние могли стоить две кроны, то первые – двести. Впрочем, с ними было принято показываться в обществе – например, в казино, ночных ресторанах или на бегах; и о них даже сообщали светские хроники газет, перечисляя присутствовавших при том или ином событии знатных персон.

Эмилии удалось избежать участи мимолетной любовницы светского денди ценою в двести крон лишь благодаря внезапно свалившейся славе и особому покровительству директора «Иоганн Штраус-театра». В свое время, когда Вульф интересовался ее покровителями, Эмилия ушла от ответа, тем более что ее отношения с директором театра – красивым и вежливым пятидесятилетним господином, женатым на молодой женщине, которая годилась ему в дочери, – выходили далеко за рамки обычного. Именно благодаря ему то отвращение к мужчинам, особенно немолодым, которое вызвал в ней Фальва, сменилось любопытством и… жаждой страсти. Их отношения нельзя было назвать ни чисто дружескими, ни чисто любовными, ни чисто платоническими, поскольку в них присутствовало и то, и другое, и третье. Возлюбленный Эмилии был импотентом, которому доставляло странное удовольствие ласкать молодых женщин и доводить их до экстаза всеми иными средствами, кроме главного, предусмотренного самой природой. Именно эта странная смесь из откровенных эротических ласк и дружеских бесед и составляла содержание их редких свиданий.

Разумеется, об этих свиданиях никто не знал, а потому общественное мнение сотворило над Эмилией ореол таинственности – и это при том, что в ее неприступность никто не верил! Количество приписываемых ей любовников увеличивалось с каждым новым отвергнутым и разочарованным поклонником, который немедленно начинал упражняться в злословии. Некоторые из них даже обвиняли Эмилию в извращенных наклонностях, а когда стало известно об убийстве ее лучшей подруги, открыто заговорили о лесбиянстве, ревности и шантаже.

Чтобы избавить себя от подобных сплетен, имелось три выхода – завести влиятельного любовника, который бы сумел заткнуть рот всем остальным, покинуть сцену или… выйти замуж!

Предложение, которое ей сделал Сергей Вульф, не стало для нее неожиданностью. Впрочем, и лихой натиск Стефана Фихтера не столько разозлил, сколько позабавил. Ей нравилось сравнивать достоинства русского литератора и австрийского лейтенанта, поскольку именно их влюбленностью Эмилия дорожила больше всего. И тот, и другой были хороши собой, однако действовали с разной степенью решительности, в зависимости от своего темперамента. Русский преклонялся перед ней нежно и почтительно, австриец всецело поддавался влиянию своей грубой мужской страсти, но и то и другое было одинаково увлекательно, поскольку взаимно дополняло друг друга. Именно таким должен быть настоящий возлюбленный, друг и муж – нежным, добрым и при этом страстным и сильным!

Увидев Вульфа в зале казино, Эмилия искренне обрадовалась и подозвала его к себе.

– Здравствуйте, Серж. – Она так мило улыбалась, что Вульф, целуя ей руку, невольно улыбнулся в ответ. – А вы, оказывается, тоже поклонник рулетки?

– О нет, я пришел сюда ради вас.

– Ради меня? А, понимаю, объявление в газете. Стоило мне всего лишь раз здесь появиться, как владельцы не замедлили сделать себе рекламу. Ну, присаживайтесь, что же вы стоите.

– А вы разве пришли одна? – осторожно поинтересовался Вульф, садясь рядом с ней и чувствуя на себе завистливые взгляды окружающих.

– Нет. – И Эмилия состроила неподражаемо милую гримаску. – Но мой сегодняшний кавалер уже проигрался и теперь отправился в ресторанный зал, чтобы с горя выпить шампанского. Вы будете ставить?

– Да, пожалуй. На то же число, что и вы!

– Ну, тогда давайте рискнем. Поставьте на шестнадцать.

Вульф дождался призыва крупье, после чего положил три фишки на квадрат с этой цифрой.

Крупье раскрутил рулетку и бросил шарик, который, мелко задребезжав, скатился в лунку под номером 24.

– О черт! – выругался Вульф.

– Вы так расстроены? – удивилась Эмилия. – Неужели вы надеялись выиграть с первого раза?

– Нет, просто я вдруг вспомнил слова Ницше: «Иной павлин скрывает от постороннего взгляда свой павлиний хвост и называет это своей гордостью».

– Кого вы имеете в виду?

Ответить Вульф не успел, поскольку Эмилия подняла голову и увидела лейтенанта Фихтера, который только что сел за стол прямо напротив них.

«И он здесь! И каким взором на меня смотрит! Ну, теперь мне предстоит выдержать двойной натиск!» – весело подумала она.

Последнее время лейтенант Фихтер пребывал в состоянии нервной озлобленности. Оба этих дела – убийство и шпионаж, в которые он поневоле оказался замешан, – обострили его нервы и… чувственность. Именно поэтому он так тяжело переживал свою неудачу с Эмилией, хотя надеяться на успех спонтанного гусарского натиска значило бы думать о ней хуже, чем она того заслуживает. После достопамятного посещения борделя оказалось, что он напрасно гордился своей развращенностью. Любой настоящий развратник давно бы утешился и забыл обо всем, поскольку его интересуют не конкретные женщины, а лишь сам процесс совокупления, происходящий с максимальным цинизмом и откровенностью. Фихтеру утешиться не удалось, а значит, в глубине души он оказался более целомудренным, чем сам о себе думал. Кстати, настоящие развратники никогда не влюбляются…

Когда-то беспечного лейтенанта всерьез захватило новое, ранее неведомое чувство, которое условно можно было бы назвать чувством скоротечности жизни.

Какого черта! если вот-вот грянет война, а об этом сейчас рассуждают все европейские газеты, то и жить надо иначе, чем в мирное время, – быстро, решительно, полнокровно. Именно так вели себя граждане великих империй, например Рима, накануне полного краха.

Но почему женщины этого не понимают, почему они так веселы, беззаботны и не считаются с реалиями времени? Неужели потому, что где-то в глубине подсознания представителей каждого пола таится инстинктивное понимание своей природной миссии? Мужчины – это мимолетное воплощение оплодотворяющего начала, которое необходимо лишь на короткий промежуток времени, по истечении которого оно утрачивает свою природную значимость и может отмирать или уничтожаться. Недаром же самцы некоторых видов насекомых поедаются самками сразу после оплодотворения. А женщины – это носители непрерывного потока жизни, и для них имеет значение не время, но вечность. Время вынашивания и воспитания ребенка настолько велико по сравнению с мгновением оплодотворения, что первое можно считать бесконечно большим по отношению ко второму. Мужское начало – символ мимолетного удовольствия, женское – символ вечности жизни, так не в этом ли глубинном противоречии между мгновением и вечностью кроется источник женской неприступности?

Впрочем, упрек в неприступности адресовался Фихтером не женщинам вообще, а лишь Эмилии Лукач. Но ведь и самого лейтенанта можно было бы упрекнуть: а почему он жаждет любви именно этой женщины? Кстати, если он и впрямь ее любит, то и поступать бы должен был иначе – например, предложить руку и сердце…

В казино «Империал» он пришел не ради азарта, ибо рулетке предпочитал скачки, а за компанию с корнетом Хартвигом и его невестой – графиней Хаммерсфильд, которая обожала подобные развлечения. Именно корнет первым заметил Эмилию Лукач:

– И опять она рядом с этим русским штафиркой! Э, брат, да ты побледнел?

Ничего не ответив, Фихтер направился к тому столику, за которым играла фрейлейн Лукач. Она заметила лейтенанта лишь тогда, когда он уже сел напротив, – заметила и приветливо улыбнулась. Фихтер постарался изобразить ответную улыбку, но вместо нее вышла какая-то кривая усмешка. Сейчас все его чувства были обращены к сопернику, который заметно насторожился.